Рижское время: "Философ хуев"

Улдис: Меня поразила одна оценка Вашего творчества, которая приводится в Вашей книжке "Хуй", а именно, что этот словарь открывает ещё одно окошко в мир, в котором мы живём. Как Вы думаете, куда открывает этот словарь это окошко?

 Фото - Василина Аллахвердиева

Плуцер-Сарно: - Ну, это явно не окно в Европу, которое в России пытались прорубить уже лет триста с лишним как. Считается, что его еще Петр начал рубить. Видимо, чтобы утопить Европу в нашем дерьме. Но если отбросить шутки в сторону, то конечно… - некоторая такая весёлая… весёло-похабная, там… некая кабацкая российская культура, это можно по-разному называть… я в ней, честно говоря, не вижу ничего "кабацкого", а весёлого вижу очень много, и не вижу ничего особо похабного. Традиция эта в течение трёх столетий находилась под запретом. Жила в рукописном виде. Традиция эта восходит к временам великого русский писателя и переводчика Ивана Баркова. Традиция эта далее уходит корнями в русский фольклор, во французскую скабрезную традицию и Пиррона и, как ни странно, в высокую литературную традицию пародирования до смерти надоевших текстов гимназической программы. В русской культуре есть матерная пародия "Кто на Руси ебёт хорошо", есть матерный "Демон", есть матерный "Гамлет", всем известен обсценный "Евгений Онегин". В рукописном отделе публичной библиотеке я нашёл матерного "Евгения Онегина", написанного спустя примерно десять лет после смерти Пушкина, они никак не пересекаются, это совершенно другой текст…
Улдис: - А "Гамлет" когда переделан?
Плуцер-Сарно: - "Гамлет" в тетрадочке рукописной, тоже в публичной библиотеке в Питере… Тетрадочка без даты, но так ориентировочно, наверное, это конец девятнадцатого, начало двадцатого века. Но, к сожалению, в барковской традиции только одного Баркова все знают, на самом деле "возглавлял" эту традицию камергер, статс-секретарь Екатерины II граф Адам Васильевич Олсуфьев, похабные стишки которого до сих пор не опубликованы. Можно его в Риге опубликовать… В рукописных отделах хранится много его трудов. Мне удалось найти его единственный прижизненный список, толстый том… Творчество Олсуфьева показывает, что это не кабацкая традиция. Олсуфьев - это первое лицо в государстве. И снижение Баркова до кабацкого автора - это тоже, конечно, фольклоризация его образа. Его фольклорные биографии заканчивается обычно тем, что он якобы утонул в нужнике, умер с перепою или ещё что-нибудь такое неприличное. Ну, конечно, нет. Барков был очень серьёзный человек, переводчик с древних языков, который всю жизнь в основном сидел и переводил. А это все литературная традиция. В "Декамероне" есть утопление в нужнике… Да, древняя, старинная традиция, в самых разных текстах этот мотив встречается. Естественно, все эти мотивы пересекаются в фольклорной биографии Баркова. У меня есть текст, тоже неизданный, рукописный текст фольклорной тоже такой биографии, где в финале даётся сразу одновременно десять версий его смерти. То есть умер с перепоя, утонув в нужнике и оставив перед смертью записку, что, де, "жил смешно, а умер грешно"… Ну понятно, что не может он оставить предсмертную записку, утонув в нужнике... Если он утонул, то это несчастный случай. Если он оставил предсмертную записку - это самоубийство. А если умер с перепоя, то это уже не самоубийство, а болезнь. Ну, в общем, много фольклорных мотивов…
Вернёмся к обсценной традиции. К ней, кроме Баркова принадлежали Олсуфьев, Елагин, Чулков, Ломоносов, Сумароков и множество других авторов восемнадцатого века. Есть известный анекдот… - Приходит Барков с бодуна в совершенно нетрезвом виде к Сумарокову, тот только приоткрыл дверь, а Барков с порога кричит: "- Сумароков - первый русский поэт! - Классик русской литературы!" Ну, Сумароков растрогался, пустил его, водки уму налил. Тот двести грамм выпил, закусил хорошенько и, уходя, с порога громко крикнул: "А всё-таки первый поэт России - это я, второй Ломоносов, а ты только третий!" Это такой старый фольклорный анекдот, но, и, в общем, по-своему, как ни странно, правдивый. В том смысле, что к этой традиции примыкал, конечно, не только Барков, но и Ломоносов, и Сумароков. И эта традиция…
Улдис: - Как ее назвать?
Плуцер-Сарно: - Очень трудно… нет для неё названия… Я уже сказал, что её называют то похабной литературой, то кабацкой, то непристойной, то просто барковианой… Литературного термина никакого нет. Есть английское слово obscenity, "непристойный"… Обычно филологи называют ее обсценной традицией. Но и этот лингвистический термин ничего не даёт, потому что обсценной называют экспрессивную лексику, а тут сложная пародийно-кощунственная литература. Барковиана дала пародии на все самые известные произведения высокой книжной литературы. В этой традиции писали Пушкин, Вяземский, Лермонтов, Некрасов, Дружинин, Тургенев, Полежаев, Хармс, Маяковский, Есенин, Алешковский, Венедикт Ерофеев, Сорокин, Волохов, Немиров, Решетников, Степанцов... Вот окно в эту культуру и прорубает словарь слова "хуй".
Улдис: - Но я не понимаю. Как правило, сам текст Шекспира всё же намного богаче и намного интереснее, чем любые его осмеяния.
Плуцер-Сарно: - Если это всем известный текст, то ситуация не прямо противоположная. Потому что, вся глубина "Гамлета" сохраняется, плюс дополнительные коннотации, связанные с целой традицией её осмеяния. Вот есть фильм "Звёздные войны", а пародия на "Звёздные войны", она на порядок богаче по смысловой нагрузке оригинала. Пародия не уничтожает исходника. В матерном Гамлете сохраняются все смыслы шекспировского "Гамлета", плюс наслаиваются ещё смыслы целого пласта пародийно-кощунственной культуры. Конечно, это не касается пародий, где до двух строчек всё сокращено. Но когда переделывается целый большой текст, например, "Горе от ума" матерное, то там дается полноценный текст в четырёх действиях, его можно на сцене ставить, там сохраняется весь Грибоедов, плюс в очень смешном виде актуализируется любовная тематика, которая там и так присутствует, она не извне привнесена, там, конечно, и в оригинале есть любовная интрига…
Улдис: - Во всяком случае, Шекспир становится предметом осмеяния, или что осмеивается?
Плуцер-Сарно: - Само это осквернение и осмеяние высокой традиции тоже является ценнейшим фактом культуры, очень важным, интересным и смешным. Да каким угодно, но барковиана - это такая же ценность, как и Пушкин. Для интеллектуала нет ценностной разницы между "Евгением Онегиным" и какой-нибудь маленькой частушкой: "Утащу тебя за ноги / На обочину в кусты, / Не ебать же на дороге / Королеву красоты!" В интервью не место для анализа, но если взять просто структурно проанализировать некий фольклорный текст, например, Курочку Рябу, фольклорный простой текст, то сначала он кажется глупостью страшной. Курочка Ряба снесла яичко, мышка бежала, хвостиком махнула, оно упало, разбилось. А дальше начинается уже что-то очень странное. Сначала, до мышки, это яичко дед бил, бил, не смог разбить, бабка била, все его били, колотили, чем только можно, тяжелыми предметами, и не смогли разбить, а меленькая мышка пробежала, хвостиком махнула, оно упало и разбилось. А после этого начинается ужас, просто апокалипсис полный. Ну, например, священник почему-то разорвал, уничтожил все священные книги в храме. Конечно, это космогонический текст. Весь Ваш Шекспир просто отдыхает. Это глобальный культурный текст, упорядочивающий всю Вселенную от истоков мироздания, мифологически как бы создающий вообще жизнь на Земле. Конечно, эта сказка восходит к древности, к языческим временам, в ней, конечно, яйцо - это сложный культурный символ, это то самое яйцо, в котором спрятана иголка и жизнь Кощея Бессмертного, надо это яйцо найти, иголку сломать, и Кощей Бессмертный погибнет; яйцо это хранится в утке, а утка в ящике, а ящик за тридесятью морями и так далее. Это яйцо и есть Вселенная. Или Солнце. Из такого яйца может родиться только Бог или Дьявол, а не простой цыпленок.
Улдис: - А сейчас?
Плуцер-Сарно: Сейчас у каждого своё яйцо и свой Бог. Просто для вас космогонический текст, упорядочивающий жизнь вселенной это не сказка о Курочке Рябе, а продовольственная программа или Конституция. А когда-то вместо Конституции была сказка про Курочку Рябу. И Курочка эта была круче Буша и его ножек.
Улдис: - А как Вы понимаете выражение "в начале было слово"?
Плуцер-Сарно: Я его так понимаю, что не существует никакой первоматерии. В начале была информация. Сегодня мы живем в мире слов. Но если оглянуться назад, то всякому слову предшествовало слово, всякому тексту - текст. Даже когда не было письменности, были языки хиромантии, звездного неба, листьев священного дерева. Все равно человек воспринимал весь мир как текст и читал звездное небо, как мы сегодня Библию. В этом смысле в начале была не молекула, а божественная идея молекулы. Вначале не было хуя, а была лишь идея фаллоса! Метафизически информация о мире предшествовала миру. Сначала была идея человека, а потому уже появился человек. Так что богу предшествовала мысль. И в этом смысле бог, конечно, существует, но только как продукт мысли.
Улдис: - А для Вас, что упорядочивает Вселенную?
Плуцер-Сарно: - У каждого человека есть своя суперважная идеология, которая кажется ему основополагающей.
Улдис: - Вот расскажите про свою.
Плуцер-Сарно: - Пересказывать долго, но для пример, скажем, все, что пишет Пятигорский - это некий фрагмент того мифа, которым я живу. Мне это очень близко. Но это тоже идеология, а не истина. Хотя нам кажется, что это мысль об истине. Но даже если я пойму, что все это тоже иделогия, а не мысль и буду её разрушать, то на её место сразу встанет другая идеология, родившаяся из пепла прежней. Из коммунизма рождается антикоммунизм, а из антикоммунизма - неомарксизм. Если угодно я - философ-неонаблюдатель.
Улдис: - Но Пятигорский ведь про яйца ничего не пишет.
Плуцер-Сарно: - Пишет. В метафизическом смысле именно про яйца и пишет. И про хуй.
Улдис: - Кстати говоря, ведь ребёнок ведь слышит в этой сказке только про куриные яйца, он ничего метафизического и не слышит.
Плуцер-Сарно: - Ребенок не слышит метафизического, но он слышит мифологическое. Надо быть катастрофически глухим, чтобы не слышать мифы. Все эти смыслы есть, просто они на заднем плане. Что такое "Ряба"? Это чёрт, это хтонический зверь, дракон, он всегда рябой, полосатый, пятнистый, серо-буро-малиновый в крапинку и так далее, то есть непонятного цвета. Ребенок все понимает - и Курочку Рябу, и сказочного Змея, и Иисуса Христа, и Саурона, и Джедая, и Вана Пагана из Пыргупыхья. Вот когда мы все станем идеальными атеистами и перестанем сплевывать через левое плечо, когда черная кошка дорогу перебежала, вот тогда и перестанем понимать Курочку Рябу, не раньше.
Улдис: - Это понятно. То, что Вы говорите, мне понятно как предмет научного рассмотрения. То есть Вы имеете перед собою огромное количество текстов, о которых Вы можете сказать, что там рассматриваются какие-то хтонические космологические, метафизические и тому подобные вещи. Но если говорить о языковом мире отдельного человека, то очень многие и слыхом не слыхивали ни о каких курочках.
Плуцер-Сарно: - Если вы придумали уже себе некую идеологию и отказываетесь от тех смыслов, которые я пытаюсь транслировать, это значит, что вы просто их отсекаете, у вас другая идеология. А мы берём некоего абстрактного человека, у которого есть эта идеология, которую мы пытаемся реконструировать, мы берём не вас и не меня, а некий внешний объект, человека как объект исследования и смотрим, что за человек мог написать эти строки: "Хуй - что телебашня, / Вместо мудей - пашня"? В современном фольклоре, не в какие-то праязыческие времена, а сегодня, хуй всегда предстает в виде башни до неба, а яйца в образе Земли. В одной из русских сказок герой лежит на земле, а хуй у него упирается в облака. И у него на залупе уже города выросли, там тоже башни до неба, леса растут, охотники на уток охотятся, океан плещет, а в океане рыба-кит, а у нее на спине опять города, веси и Иван-Дурак спит, а у него опять хуй в небо уперся. То есть хуй на хую. Ну и что вы мне тут будете объяснять с позиций реализма? Картину, может, нарисуем в стиле передвижников, как охотники на семиверстовом хую уток стреляют? Это нам ничего не даст. Мы все равно будем вынуждены согласиться с какими-то неомифологическими приколами, которые, как известно, давно уже никого не прикалывают. Без исторического, мифологического и фольклорного материала мы тут ничего не поймём. А ребенок понимает. Значит, черти все-таки водятся в тихом омуте его сознания. Хотя сейчас, к сожалению, для детей издают адаптированные варианты сказок. Хотя дети слушают реальный текст той же Курочки Рябы, не адаптированный, прямо-таки выпучив глаза и открыв рот. Точно так же выкидывается из всех изданий барона Мюнхгаузена все самые интересные сюжеты. Например, история с отрезанной задней половиной лошади. В оригинальном тексте передняя половина лошади пошла воду пить, а задняя пошла в поля и там, соответственно, занималась сексом с молодыми кобылицами, и пошло от неё целое поколение двуногих лошадей.
Улдис: Как Вы думаете, когда нынешние обсценные слова приобрели значение ругательств и перестали быть обычными смысловыми обозначениями?
Плуцер-Сарно: - Мы не можем отличить ругательства от не-ругательств, поскольку между ними никакой разницы нет. В этом смысле никакого такого русского мата нет в реальности - ни в языковой, ни в какой другой. Мат - это условный исследовательский конструкт, за которым никакого денотата нет. Просто мне лично для того, чтобы составлять словарь, нужно в рабочем порядке сказать, что "хуй", "пизда", "ебать", "блядь" - это мат. В языке на самом деле нет никакого забора, по одну сторону которого находится что-то приличное, а по другую сторону - что-то неприличное, по одну сторону мат, а по другую сторону не мат.
Улдис: - Извините, я не совсем понимаю, что такое язык объекта. Ведь есть какой-то объективный язык, в котором нет этих различий?
Плуцер-Сарно: - Да, это тоже вымышленный исследовательский конструкт. Просто если я хочу изучать Вас, то мне для удобства, чтобы отличать то, что я говорю о Вас от того, что Вы сами о себе сказали, нужно понятие языка объекта. То есть вашего языка. Хотя, конечно, у Вас языка нет, поскольку мы бубним одновременно, перебивая друг друга. Это, в действительности, наш общий язык. Но, к сожалению, в науке очень часто ученый, вводя какие-то термины, например, "постмодернизм" или "трансавангард", забывает, что это он их придумал. И ему начинает казаться, что он этим термином уже всё объяснил, что взаправду объект такой есть - "постмодернизм". А на самом деле никакого "постмодернизма" не существует вне воспринимающего сознания. Эти внешне очень похожие на аналитику конструкции из слов строятся стилистически по образцу текстов вроде Вириллио или Бурдье и тому подобных авторов, которые мастерски играют в рефлекторность, в метафизику. Мне эти тексты не кажутся "наукой". Для меня лично вся так называемая современная наука - это лишь некая символически интерпретируемая часть так называемой "жизни", при условии, что остальные части этой самой "жизни" не интерпретируются символически, а воспринимаются как "быт". Разница между размышлениями, скажем, моими и трехлетнего сироты из интерната для умственно отсталых только в том, что мои мысли вы символизируете как произведение науки, а его мысли - как факт "быта". А это неверно. И в этом смысле науки как объекта "жизненного" - нет. Она не более "жизненна", чем все другие фантомы нашего сознания, такие как Рай, Желтизна, Черт, Симулякр, Постмодернизм, Президент, Будда или Латвия. Из этого интерпретационного тупика есть только один выход. Выход к пониманию науки как эгоцентрического симптома нашего патриархального сознания, которое воспринимает так называемую "реальность" как нуждающуюся в авторитетных символах, находящихся за пределами "реальности". И это при том, что у "реальности" нет этих самых пределов просто потому, что самой "реальности" тоже нет. Нам просто нужно насильно символизировать какую-то часть реальности, придав ей авторитетность. Точно также как нам нужен Царь и Бог. Вся жизнь вокруг нас - это одежда, женщины, города, собаки, леса, телевизоры, жесты, цветы, улыбки, фрикции - это вполне знаковый мир. Но аутические ученые десимволизируют его в пользу науки. В этом смысле наука нуждается в убогости остальной Жизни, чтобы усилить свою символизацию. Получается, что это мир спасает красоту, а не красота - мир. Жизнь приносит себя в жертву науке и искусству, а не наоборот. Ведь только за областью Науки признается эта самая Особая Символичность, то есть Красота. Вычленение из Жизни авторитетных символов науки - симулятивно, тоталитарно и патриархально. И потому для меня актуален только тот ученый, который работает на границе символизируемого и десимволизируемого.
В противном случае ученые стоят на страже этой репрессивно-патриархальной, тоталитарно-авторитарной науки. Именно поэтому я думаю, что современные ученые нуждаются в диагнозе. Симптомы такие: 1. Неадекватное в своей агрессивности желание разделить Жизнь на Реальность и Не-реальность, и эту последнюю Не-реальность назвать странным словом Культура. 2. Эту самую Не-реальность по имени Культура они наделяют фантастическими свойствами Авторитетности, Ценности. 3. Себя самих они помещают в этот выдуманный мир высших ценностей в качестве его интеллектуальных властителей. Соответственно себя они втайне оценивают как некую высшую касту. 4. Авторитетную свою Не-реальность они заполняют странными неологистическими терминами, которые они очень любят придумывать в огромных количествах. 5. Невозможность существовать вне собственного вымышленного мира и неспособность оценить его как бредово-галлюцинаторный.
Современный ученый, как мне кажется, как правило, страдает Шизотипическим расстройством личности. В его болезненном сознании Реальность двоиться, троиться и так далее. Одна из частей галлюцинаторно двоящейся Реальности в его воспаленном сознании наделяется особым бредовым статусом. Больные всерьез помещают себя в этот вымышленный мир. Они искренне считают, что живут в нем. Подобный бредово-галлюцинаторный комплекс может быть с высокой степенью вероятности охарактеризован как параноидная шизофрения. Кроме того, страсть к абстрактным бессмысленным словам - это особенность аутистически-шизоидного типа личности. То есть это тоже указывает на явное шизотипическое расстройство. Они не только не могут осознать свой бредово-галлюцинаторный комплекс как таковой, но даже не в состоянии отрефлексировать какое-либо содержание самих галлюцинаций.
Тем не менее, вся эта паранойя и шизофрения имели определенные социальные последствия. И в этом смысле я готов признать факт существования иллюзии науки как вполне реального генератора неких социальных действий. То есть как объективное последствие некоего коллективного паранояльно-шизофренического расстройства.
А в будущем от всего гуманитарного знания останется одна философия. Филология мутирует в философию текста. Искусствоведение - в философию искусства. А то, что сейчас называют искусствоведением, про это в будущем никто даже в страшном сне не вспомнит. Хуйня все это.
Улдис: - Я бы хотел вернуться к Хую. Откуда это слово пришло?
Плуцер-Сарно: - Слово "хуй" рождается в тот момент, когда его связь с хвоем, от которого оно, видимо, происходит, утрачивается. Если яйца утратят связь с "яйцами" и будут означать только "муди", то они тоже станут совсем неприличными. Слово "залупиться" до тех пор, пока "залупляют" яйцо от скорлупы или фрукт от кожуры, могут и дети употреблять. В тот момент, когда связь с фруктом, с яйцом, с очищением от кожуры утрачивается и остаётся только один-единственный контекст - обнажение головки пениса от кожи, слово "залупа" становится неприличным. И после этого его можно переносить на другие контексты, чтобы придать им градус неприличности. Вот пример из "Евгения Онегина": "Залупой красной солнце встало". Всякое неприличие, даже языковое, это некая условность. А если мы возьмём вообще русский язык в целом, то выяснится, что любое наименование животного можно сделать неприличным. То есть я могу сказать слово "козёл" как вполне приличное, а могу сказать как очень грубое.
Улдис: - Но это только "козёл", но "медведь" нельзя сказать таким же образом.
Плуцер-Сарно: - Конечно можно! Медведь в русском языке может иметь коннотации "грубый", "тупой", "неуклюжий", "неумелый", "ни к чему не способный". Это что-то вроде свиньи, только еще более дикое. А "петух" - какое страшное слово! Это ведь лагерный гомосек, самый низ лагерной иерархии. Если вы думаете, что все это вполне невинно, то тогда подойдите к какому-нибудь милиционеру, который сам недавно из бандитов в милиционеры перешёл, поскольку у нас, так сказать, в "Восточной Европе", как известно, самая большая текучесть кадров между бандюками и мусорами - подойдите к нему и обзовите его "петухом". Вот, я посмотрю, через сколько лет вы выйдете.
Улдис: - То есть получается, что обсценность обязательно связана с эротикой? Любое ругательство всё-таки будет иметь отношение к "хую", скрытое, неявное, но всё равно будет.
Плуцер-Сарно: Теперь я вам задам вопрос: вы можете мне назвать текст в культуре, какой-то важный текст, в котором вообще ни одной эротической коннотации нет, ни упоминания любви, чтобы вообще не было ни одного намёка на что-либо эротическое, ни одного вздоха и аха?
Улдис: - Я не могу, но…
Арнис: (показывает книгу Пятигорского "Мышление и наблюдение") - Вот эта книжка, например…
Плуцер-Сарно: - У Пятигорского матюгов полно в его прозе!
Арнис (с готовностью): - Да. Но в этой книжке я ни одной эротической ассоциации не помню, хотя я прочёл её трижды.
Плуцер-Сарно: - Вы, видимо, просто были не в духе, не тянуло Вас на эротические фантазии. Но, между нами, девочками, книга посвящена Эдику Зильберману и в предисловии говорится о его гибели. Это уже проявление любви к человеку. Потом идут нежные слова благодарности жене. В книге встречается обращение "Дамы и Господа", которое также эксплицирует определенное отношение к аудитории. Дамы и Господа - это ведь "мужики унд бабы"! А примеры какие? "Пруст был глубоко не прав, говоря, что Сван тогда решил жениться на Одетте..." А в другом месте, в анекдоте про пьяного, который ищет потерянный в темной подворотне бумажник под фонарем, а не там, где потерял, Александр Моисеевич заменил пьяного на мальчика, милиционера на его маму. Очень эротизированные, я бы сказал, нежные примеры. "София возжелала произвести сына без зачатия"! В этом примере нет эротики? Вообще в этой книге очень много личностного момента, а это всегда эротично. С другой стороны, все, что мы сейчас говорим, это пансексуализм, все это неактуально. Если мы начнём искать эротические подтексты - мы их везде найдём. Я не являюсь пансексуалистом, который везде видит "хуи".
Улдис: - Понятно, но, тем не менее, в слове "хуй", извините, Алексей, я могу увидеть хуй? Или вообще не должен?
Плуцер-Сарно: - Должны видеть, но только если он эррегирован и если Вам очень хочется. В общем, это вопрос вашего сознания. Если вы ищите "хуй", то вы его обязательно найдёте. Даже если вы - женщина. Как сказал поэт: "Цветаева ведь хуя не имела, а всё ж ебала Софью Голидей".
Арнис: - А где у неё хуй?
Плуцер-Сарно: Физически у Цветаевой хуя не было, но метафизически - был. Но проблема в том, что все на свете метафизично, а физики никакой и нету. Так что, прежде всего надо различать фаллос, пенис и хуй. Фаллос - это мифопоэтический хуй, а пенис - это медицинский фаллос. Ну, а хуй - он и в Африке хуй.
Улдис: - А есть ли настоящий хуй?
Плуцер-Сарно: - Настоящий хуй - это эррегированный член. Если вы думаете о каких-то мифологических объектах, то вы и видите эти объекты, у вас в каждом глазу по фаллосу. Вот вам, предположим, Арнис понравился, и вы спьяну захотели ему отдаться. И что вы увидите? Вы увидите хуй. Ни пениса, ни члена вы не увидите, потому что секс - это что-то очень сложное, психоаналитическое. Секс - это дополнительный способ выражения одобрения, благодарности к другому, дарующему иллюзию себя как наслаждение. Трахаясь, человек как бы вносит дополнительную "плату" за уже полученное ранее удовольствие ожидания самого этого секса. То есть настоящий ебарь тратит во фрикциях то, что накапливает в процессе ожидания фрикций. Секс - это форма дара, заключающаяся в означивании, в создании формы для уже имеющегося содержания. Фрикции - это форма, оргазм - форма, а содержания там и нет. Это создание чистых форм, подобных музыкальным нотам. Содержание фрикций - восторг, вызванный и вызвавший эти самые фрикции. То есть ебарь - это соавтор продукта по имени "желание". Секс - чистый эквивалент желания/наслаждения. Ёбарь-надомник готов бесконечно повторять одни и те же движения тела, уподобляясь пиздуну-задушевнику, который уже в сотый раз говорит возлюбленной "я люблю тебя". Бесконечный повтор обсцессивен, и смысл от него многократно усиливается. Очевидно, что эти повторы не несут обычной языковой нагрузки. Фрикции для меня - тоже язык, только жестовый. Повторяя движения тазом, ебарь утверждает форму самих фрикций, конституциализируя само наслаждение. Притом, что наслаждение другим - это генерация собственного желания, восхищение другим - лишь объективация собственной гениальности. Совершая фрикции, мы ведь трахаем самих себя. В этом смысле разница между онанизмом и сексом не так уж и велика, как кажется на первый взгляд. По сути, ебарь ложиться с женщиной в постель, чтобы самоудовлетвориться. Возлюбленная - лишь обслуживающий персонал его собственного наслаждения. Она - объектом фантазма. Она не человек, а чистое желание. Во фрикциях же нет ничего кроме самих фрикций, это чистое означающее, идеальная форма наслаждения. Смысл секса как повторяющихся движений - в означивании желания. Потому что любовь как всякое наслаждение пустотно и больше всего нуждается в изобретении этой самой формы для себя, то есть фрикций. В сексе мы хотим увидеть то, чего в нем нет. Секса в бытовом понимании слова не существует. И хуя тоже нет. Есть только многоликий шестиглавый пятихуй! Вот, что я думаю о хуе, если начистоту.
Арнис: - "Шестиглавый пятихуй"?…- Кто такой?
Плуцер-Сарно: - Таинственный мифологический персонаж русского фольклора. Есть такая загадка: шесть голов, пять хуёв, три хвоста и одна пизда. - Что это? - Шестиглавый пятихуй? Нет, это картина Репина "Три богатыря". - А почему шесть голов? - Ну, как же - три лошади и три богатыря. А почему пять хуёв? - Потому что три богатыря и два коня, - Почему одна пизда? - Алёша Попович на кобыле.
Улдис: - Алексей, вы не верите, что есть некоторый наблюдатель, для кого пенис - просто хуй?
Плуцер-Сарно: - Конечно, верю! Я вообще очень доверчивый. И Вам Улдис в особенности доверяю. Для Вас пенис - просто хуй. А для меня хуй - просто "висюк!" (восторг собеседников).
Улдис: - Но есть же объективированный хуй? Безотносительно кто говорит - развратник или Лакан? Безотносительно к тому, ебусь я в это время, моюсь или какаю, я в каком-то смысле знаю, что хуй там находится, на месте, и всё.
Арнис: - Но ты же не о нём говоришь, который там находится…
Улдис: - А о чём?
Плуцер-Сарно: - Ваш тот хуй, о котором вы говорите, он не в штанах, он у вас в сознании. Это тот случай, о котором русская народная мудрость говорит "в каждом глазу по пачке хуев". Это то же самое, что в "своем глазу соломинки не видеть". Вы говорите о хуе как о внешнем каком-то объекте, а на самом деле его нет, этого самого хуя, это лишь ваши фантазии. То есть это опять-таки просто-напросто мифологический фаллос, психоаналитический "висюк", объект смутного ощущёния. То, о чем вы говорите, это не простой фаллос, это так называемый "Фаллос-У".
Улдис: - Почему "У"?
Арнис: - Улдиса.
Плуцер-Сарно: - Да. Как есть - объект "петит-А", а есть - "фаллос-У". То есть раньше его не было, но сейчас мы его придумали, и с сегодняшнего дня "Фаллос-У" стал истинной реальностью.
Улдис: - Сдаюсь! Ни о каком хуе "вообще" с вами не поговоришь…
Арнис: - Подожди, а где "хуй вообще"?
Плуцер-Сарно: - Нет, поговорить можно, но тогда надо "меряться хуями", у кого длиннее. Тогда это и будет конкретный серьёзный разговор взрослых философов-наблюдателей.
Улдис: - Да, это был бы серьёзный разговор!…
Арнис: - А если сравнивать хуй Цветаевой с пиздой Цветаевой? Чего там больше - пениса или фаллоса?
Плуцер-Сарно: - Как говорят в Одессе, вы меня спрашиваете - я вам сейчас отвечу. - Переходим в область прав человека.
Улдис: - Давайте.
Плуцер-Сарно: - Физическая, физиологическая разница между мужчиной и женщиной ничтожна, она очень мала.
Арнис: - Одна хромосома…
Плуцер-Сарно: - Даже дело не в хромосоме. Если Вам сейчас впрыснуть гормонов, через месяц вы - роскошная блондинка с бюстом 6 размера. Разница между мужчиной и женщиной физиологическая очень небольшая. Я не говорю, что её нет, я говорю, что она очень маленькая. - Вопрос - в сравнении с чем? В сравнении с тем, что разница с любым другим существом на Земле будет гораздо больше, то есть разница женщиной и бабочкой будет очень большая. Между мужчиной и мышью - тоже приличная. В чем же отличие женщины-бабочки от пчёлки-мужчины? Биологическая разница между Улдисом и женщиной намного меньше, чем между Арнисом и бабочками. А культурная, социальная разница между мужчиной и женщиной - огромная! Больше чем между бананом и космической черной дырой. Особенно в таких патриархально-репрессивных странах, как Россия, Латвия и Гондурас.
Улдис: - Гондурас вы хорошо присовокупили…
Плуцер-Сарно: Патриархальность у нас приобрела формы воинствующего мужского шовинизма граничащего с рабовладением.
Арнис: - Ну, хорошо, разница физиологическая ничтожна…
Плуцер-Сарно: - У нас 99% всех значительных капиталов, всей недвижимости, находятся в руках у мужчин, все права узурпированы мужчинами, все верхние эшелоны власти захвачены ими и, конечно, все высокооплачиваемые должности в элитном бизнесе, где зарплаты выше десятки баксов в месяц. Женщины в России вообще даже не слыхали о таких зарплатах. За этой красивой витриной псевдодемократии скрывается натуральное рабовладение, полное попрание прав женщин. Баба - дура, с возу упала, кобыле легче - вот отношение к женщине в современной России. Хорошо ещё, что их кормят, бьют вполсилы и разрешают им за детьми смотреть. А те женщины, которые проникают в бизнес и политику, они вынуждены примкнуть к мужскому сообществу, вести себя как мужики и, прежде всего, забыть о женских правах. Их принимают наверху только на условии, что они будут с мужиками заодно. Войдут, так сказать в мужское братство.
Арнис: - Но ведь женщинам голосовать дают.
Плуцер-Сарно: - Да, это звучит как издевательство. И потом в России уважающий себя человек не бросит свой голос в урну! (Смеются).
Арнис: - А хуй можно бросить в урну?
Плуцер-Сарно: - Нельзя. Потому что у мужчин нет хуя, а у женщин нет пизды! Потому что хуй и пизда на самом деле это один и тот де объект.
Арнис: - Хуй и пизда - один и тот же объект?
Плуцер-Сарно: - Конечно.
Арнис: (кричит) - А я всё время думал, что это два!
Плуцер-Сарно: - Клитор и пенис - это один и тот же объект.
Арнис: - Клитор и пенис! - Но клитор ведь - не пизда!
Плуцер-Сарно: - В том-то и ущербность мужчин, что у них нет пизды. В том-то и гениальность женщин, что у них есть все. В конце концов, пенис - это просто большой клитор. Тем более, что есть мужчины, у которых, как известно, пенис меньше, чем у некоторых женщин клитор. Это медицинский факт.
Улдис: - Но я де не буду говорить, что у меня большой клитор…
Плуцер-Сарно: - Американские феминистки настаивают на том, чтобы не было дискриминации на уровне языка, они настаивают на том, чтобы называть мужской пенис клитором, а женский клитор пенисом.
Арнис: - Вот было бы здорово!
Плуцер-Сарно: - С другой стороны, как ни называй член, он все равно останется фаллосом, хотя в некоторых случаях жизни будет медленно вырастать в хуй.
Арнис: - Но хуй же не связан с правами человека!
Плуцер-Сарно: - Напрямую связан. В том то и дело. Мы об этом говорим уже сорок минут. Просто потому что у мужчин немножечко больше волосяного покрова на лице и клитор чуть длиннее, хотя у многих мужиков на голове и на лице уже давно ничего не растёт, а растет только пивное брюхо. Но они страшно гордятся тем, что метафизически у них есть борода и виртуально у них есть хуй, который висит на полшестого и который домкратом не поднимешь. Надо же хоть чем-то гордится. А у женщин немножечко больше симпатичных жировых отложений (показывает) тут и тут. И там. Хотя у мужчин жира не меньше и жопа, как правило, побольше размером, но метафизически считается, что у женщин жопа больше и пиписька маленькая. И именно поэтому мужчины захватили все деньги и всю власть, что у них метафизически пиписька чуть-чуть побольше. Вообще мне больше нравится слово "пиписька", чем хуй.
Арнис: - Куда посылают, когда посылают на хуй?
Плуцер-Сарно: - В некий мифологический центр Вселенной, он же пуп Земли, он же метафизический хуй, он же фаллос. То есть это очень далеко, в середине дремучего леса, где растут дубы-колдуны. Видимо, на востоке, невдалеке от Гроба Господня.
Улдис: - Никто же не посылает на хуй в дремучий лес…
Плуцер-Сарно: - Еще как посылают. Но, опять же, смотря какой хуй. В центре мира ведь расположен не только пуп земли, но еще и патриарх, император. Это человек, у которого семивершковый пенис, тот самый, с которого мы начинали разговор: "Хуй - что телебашня, / Вместо мудей - пашня". Приписывание, например, императору Петру I полуметрового члена и авторства большого матерного загиба вполне закономерно. В русском фольклоре есть указание, что у Петра был член - семьдесят три серных спички. А серная спичка того времени - это примерно 10 см. Получается, что 7 метров. То есть Приап, по сути. А в других фольклорных текстах у него был семивершковый - это пониже колена получается. Конечно, приписывание в патриархальном обществе патриарху, прародителю особых оплодотворяющих качеств, то есть сексуальных достоинств - это естественно.
Улдис: - Но мы опять стараемся понять происхождение матерных и ругательных слов, то есть опять-таки подходим к хую, только с другой стороны, как производящему. Мы уже решили, что хуй и пизда одно и то же, значит, это чистая условность. Но, тем не менее, дети-то есть. В каком-то смысле именно с этой сферой и связано всё это, вернее - завязано на этой сфере. Так ли это?
Плуцер-Сарно: - Через какие очки - розовые или голубые - мы будем смотреть на пенис, такого цвета и будет пенис. Поэтому, если мы говорим о социальных аспектах пениса, это будет социальный объект, и мы будем рассматривать его с социальной точки зрения, если мы говорим о пенисе с медицинской стороны - то и он повернется к нам медицинской маской. Когда я говорю, что полов нет, я говорю не с медицинской точки зрения, я говорю с социальной точки зрения, с точки зрения прав человека. В этой области, конечно, полов нет, и попытка привнести в социальную жизнь пол приводит к тому, что права женщин ущемляются хуже, чем права негров в Америке XVIII века. Если мы говорим о медицинском аспекте, то, конечно, здесь пол есть, секс есть, дети. Но, к сожалению, современная медицина отстаёт от философии в своём понимании некоторых явлений, она сама - дитя. Не во всех областях, а именно в метафизическом понимании своей роли в культуре, своих целей и задач. Именно философия медицины находится в зачаточном состоянии, несмотря на всю технизацию, попытку отсрочить смерть человека с помощью всевозможных пересадок или клонирования органов. Но ведь история не была наукой, пока не появилась философия истории. Так что медицинское определение пола и деторождения оставим пока в стороне как детское. Если мы будем говорить с медицинской точки зрения, мы далеко в наших выводах не уйдём.
Улдис: - А скажите, пожалуйста, почему "хуй" и "пизда" в русском языке чаще включаются в разные ругательства, чем, например, в латышском. А в латышском - чаще "жопа" и "срать".
Плуцер-Сарно: - Я не уверен, что это так. Я просто не опубликовал ещё энциклопедию "говна" и энциклопедию "жопы", но материала там не намного меньше. Когда я опубликовал первый том словаря мата, энциклопедию слова "хуй", там было 523 выражения. Когда доделал второй том на слово "пизда", оказалось - 600 выражений! Стал делать третий том на слово "ебать" - опять 600! Так что по объёму материала "говно" и "жопа" не уступают "хую" и "пизде"…
Арнис: - Пятигорский однажды рассказывал, что в детстве у него во дворе была иерархия характеристик людей по степени того, насколько они ненормальные. Самое простое было "с припиздью"… Второй уровень был у "дроченых". А третий, конечно, "ёбнутые". Я хотел проверить, понятна ли вам такая иерархия?
Плуцер-Сарно: - Вполне возможно, но это какое-то местное изобретение. На уровне интердиалектном это не прослеживается. "Ёбнутый" в одних контекстах - это совсем ненормальный, в других - "слегка задвинутый на чем-то", в третьих - просто "неуравновешенный" и так далее. Выражение "с припиздью" действительно означает слегка "ебанутого". Есть выражение "ёбу даться", есть "пизданутый". А вот "дроченый" - не знаю в таком значении. "Дроченные" - имеет много значений в языке. Обсценное "дрочить" - "заниматься онанизмом". Вообще, в языке "дрочить" - это вибрировать, совершать некие быстрые однообразные движения. В переносном значении "дрочить" - выполнять какую-то нудную, однообразную работу. В этом смысле дрочить можно все, что угодно. Например, книгу. Это значит старательно, очень долго её читать, перечитывать. Вы вот сейчас дрочите интервью уже час. "Дроченный" в смысле "с ума сошедший" - звучит вполне правдоподобно, но мне это значение не попадалось, хотя конечно, человек, который дрочил, дрочил и весь издрочился в каком-то смысле, действительно, словно с ума сошёл. "Издрочиться" значит уже утратить человеческое подобие в результате "дрочения".
Арнис: -А "с припиздью"?
Плуцер-Сарно: - "С припиздью" - это общеупотребительное, это "слегка ебанутый", "с ебанинкой".
Арнис: - В одном из Ваших интервью Вы указали на то, что "на зоне" произносимые слова воспринимаются не как слова, а как дела. Если тебе кто-то сказал, что он тебя "имел", то он и "имел"…
Плуцер-Сарно: - Если я вам скажу какое-то неприличное выражение, вы будете обижены, а это значит, что вы это точно также воспринимаете.
Арнис: - Ну, скажите.
Плуцер-Сарно: - "Я твою маму в рот ебал!" И чем злобнее я скажу, тем больше будет ощущение правдоподобности. Слово - это символ, а дело - тоже символ. Разница между ними действительно невелика.
Арнис: - Но тогда многолетние занятия энциклопедией слова "хуй" ничем не отличаются от, скажем, мастурбации?
Плуцер-Сарно: - Да, безусловно. Но если вы намекаете на мой словарь, то я не составлял энциклопедию "хуя", я составлял справочно-энциклопедическую базу данных русского языка, преимущественно собирая в эту базу данных просторечную, диалектную, интердиалектную социалектную и жаргонную лексику, то есть материалы, которые отсутствует в больших академических словарях языка. У нас в России очень много великолепных словарей литературного языка, то есть консервативного московского диалекта. Большинству из этих словарей мы обязаны Институту лингвистических исследований в Петербурге, бывшему ленинградскому Институт языкознания. "Большой толковый словарь русского языка" в одном томе сделан на базе той же питерской картотеки, и на сегодня это, наверное, лучший словарь русского языка. Поэтому литературный язык при всех при всех отдельных недостатках этих словарей - он обработан. Диалекты тоже неплохо обработаны в сводном Словаре русских народных говоров. А хороших словарей жаргонов, интердиалектной речи, просторечия, социалектов почти нет.
Арнис: - А кому нужны все эти словари?
Плуцер-Сарно: - Дело в том, что Владимир Ильич Ленин, ещё, если мне память не изменяет, в 1923 году перед партией, правительством и учёным миром поставил задачу: сделать два словаря, жёстких нормативных словаря, один словарь должен быть - язык крестьянства, а второй словарь должен быть - язык советской интеллигенции, он же и язык рабочего класса. Чтобы город говорил на правильном русском языке, а деревня - на своём, неправильном. Задача собрания крестьянской лексики стояла перед университетами, и они эту задачу в значительной степени выполнили. В каждом областном университете уже почти сто лет идет сбор фольклора и издание словарей говоров. Ну, а задача создания нормативного литературного словаря городского языка была поставлена перед Ожеговым. Он этот словарь и сделал к середине прошлого века. А словари всяких жаргонов не составлялись вообще, потому что задача такая не стояла. Зачем нужны эти словари - это уже другой вопрос. Зачем вообще нужен словарь русского языка? А зачем нужен Пушкин? А зачем вообще нужна культура? Человек - информационное животное, информация нужна ему, чтобы не сдохнуть. Вот и Пушкин мне нужен, чтобы выжить. И словари я составляю ради своего "живота". Если человеку ничего не интересно, то он умирает. И мне интересен, предположим, жаргон хиппи. Это огромное море англицизмов, влившееся в русский язык, половина которых стала уже частью русского языка, только кодифицированный литературный язык не хочет этого признавать. Он не хочет признавать, что слово "шузы", в смысле "ботинки", это русское слово. А оно, конечно, русское, просто потому, что уже склоняется: "шузы", "шузами", у меня нет "шузов". Воровской жаргон тоже давно вошёл в литературную речь. Многие песенки Высоцкого написаны на воровском жаргоне, а молодёжь сегодняшняя разговаривает на смеси жаргона хиппи, панков, воров и биндюжников. Русский человек, когда посмотрит хороший фильм, он не скажет: "Дорогие друзья, этот прекрасный фильм произвёл на меня очень хорошее впечатление!" Он скажет: "супер", "клево", "ништяк", "кайф", "вау" или "заебись"!
Арнис: - "Вау!" тоже говорят?
Плуцер-Сарно: - Да, это давно уже междометие русского языка, очень по-русски звучит…
Арнис: - Это когда в Америке меня одна пациентка спросила: "Откуда вы?", а, узнав, что из Латвии, сказала: "Вау!"… - мы так и не поняли, почему…
Плуцер-Сарно: - Просто на Западе Латвия воспринимается как что-то очень далёкое, дикое, экзотическое. Для западного обывателя центр вселенной находится, ну, если не в Нью-Йорке, то уж во всяком случае, в Париже. А Латвия, Россия, Азербайджан - это где-то там, в горах, в Сибири, за Уралом. И там живут дикие люди, чукчи, латыши, узбеки, нанайцы, русские и эскимосы. А если там есть такие люди, как мы с вами - то они, конечно, не русские, они все евреи.
Арнис: - Но Вы же не еврей…
Плуцер-Сарно: Есть определённый образ еврея в России, это как бы некий условный персонаж, которому приписываются вымышленные свойства россиян. Есть такая культурная традиция - выдумать некие национальные свойства и потом приписывать это выдуманное "своё", "плохое" кому-то "другому". Мат, например, придумали татары. А еврей - это некий фольклорный персонаж, маленький, горбатый, невысокого роста такой, потливый, весь слюнявый, жадный до денег.

Арнис: - Я, слушая Вас, понял, что есть язык объектов, а что есть язык описаний. Вот сейчас Вы сказали, что есть разные языки и некоторые слова, которые люди гипостазируют, придают им дополнительную реальность, думают, что это есть, если так называть - "постмодернизмом", например. Но я так и не понял, что есть, что существует? Вы сказали, что всё это выдумки, люди только думают, что это есть, а что есть?
Плуцер-Сарно: - Например, возьмём женские ноги. В XVIII веке верхом неприличия была обнаженная женская щиколотка. Платье, естественно, должно было быть до земли. Прошло лет 50, и щиколотка стала совершенно приличной. А вот часть ноги, следующая за ней, намного ниже колена, была верхом неприличности. Ну, понятно, потом, женское колено стало неприличным. Сейчас девушки на пляжах загорают топлес. Но промежность остается под строжайшим запретом. Но она потому и неприлична, что под запретом. А женской коленкой сейчас никого не удивишь. Пройдет еще десять лет, и только внутренние органы будут казаться непристойными. Кишки и влагалище. И когда у всех грудь обнажена, то она никого и не возбуждает, не вызывают уже повышенного интереса. Ну, только если очень красивая. А так - просто кусок руки, кусок ноги, кусок груди. Боже мой, чего тут такого? Поэтому ровно настолько, насколько в культуре наложен на что-то запрет как на нечто неприличное, то оно и становится неприличным. Мы снимаем запрет на женское колено и больше никто от него не сходит с ума. А теперь ходят в таких мини, что не только колено, там попку видно из-под этого мини. Ну и уже никто на эти попки и не смотрит, открыв рот и роняя слюни. Попка непристойна, только если она запрещена. Попка и грудь перестали быть фетишами. Очевидно, что неприличное существует только в определённом контексте и в определённой системе запретов. В России всегда очень жёсткий запрет был наложен на всё эротическое. Сейчас в Думе пытаются пропихнуть всё новые и новые законопроекты, касающиеся запретов на порнографию, а под ней подразумевается вообще вся эротика, скоро в аптеке презервативы будут по рецептам продавать, за кассету с фильмом "Девять с половиной недель", которую вы дали другу посмотреть, будут девять лет давать.
Арнис: - Ну, да… - я всё-таки вернусь к своему вопросу, который, мне кажется, я неправильно сформулировал, потому что ответ свидетельствует о том, что Вы услышали совсем другой вопрос. - Когда я спросил Вас: "что есть?" и "что существует?", я спросил: а что, кроме слов, языков и текстов существует? Есть ли какая-то реальность?
Плуцер-Сарно: - Существует только наше сознание.
Арнис: - Чье наше?
Плуцер-Сарно: - Мое, за ваше не могу ручаться!
Улдис: - Сознание на троих!
Плуцер-Сарно: - Есть сознание моё и сознание журнала Rigas Laiks.
Арнис: (весело): - Это и всё, что есть? Больше ничего нет?
Плуцер-Сарно: - "Реальность" - это очень сложная семиотическая система, настолько многоуровневая, что мы не можем её отрефлексировать, мы не можем понять, что это символический текст. Мир создан художниками и дизайнерами. Вот вы, Улдис, скажете опять: "хуй". А я скажу вам, что, конечно, наше восприятие "хуя" создали художники, рисовавшие хуй, начиная со времен Припа. Вот я вам покажу кукиш, а вы мне будете говориь: "Вы меня обидели, вы показали мне симбиоз мужских и женских гениталий"… - А я буду говорить: "Нет, я вас не обижал, это всего лишь пальцы, кожа, мясо, ногти, биополе и понос. Что тут обидного?" Но кукиш не бывает без симбиоза.
Улдис: - Обидно за симбиоз, за пальцы не обидно!
Плуцер-Сарно: - Почему кукиш обиден?
Арнис: - А мне рассказывали, что это сливка в жопе…
Плуцер-Сарно: - Конечно, это и сливка в попке и всё, что угодно.
Арнис: - Когда завоевали город, и победители заставляли побеждённых ртом вытаскивать сливы из их задниц.
Плуцер-Сарно: - В обоих случаях кукиш - это дырка, а в дырке, как бы палка, сливка, хуй или фаршированный перчик.
Улдис: - Вы помните такой рассказик Олеши "Леон"? Там человек умирает, и мир сужается вокруг него, и он понимает, что всё перестаёт иметь для него смысл, и тогда он видит крысу и понимает, что если он вспомнит, как её зовут, то он умрёт. И кончается рассказ криком "Леон!". Нет ли каких-то выражений в русском языке именно этого типа, в которых есть что-то таинственное и с которыми невозможно справиться?
Плуцер-Сарно: - Если же понимать Ваш вопрос буквально, то в русском языке много магических слов, заговоров, клятв и проклятий. Если понимать метафорически, то с языковыми тайнами обычно сталкиваются этимологи, которые занимаются происхождением языка. Этимология вся состоит из тайн и гипотез. Я же работаю как лексикограф с современными контекстами. Здесь тайн нет. Но словарь - это всегда упрощение, это прокрустово ложе языка. Прибор для кастрирования языкового тела. Которое в целом представляет собой одну большую тайну, к разгадке которой мы пока еще даже не приблизились. И первый шаг к разгадке этой тайны сделала не лингвистика, а психоанализ.
Улдис: - Всё-таки у Вас есть выражение, которое можно расценить как ругательное, с одной стороны, а с другой - оно же и философски созерцательное?
Плуцер-Сарно: - Самое интересное и непонятное - это, конечно, эвфемистические и дисфемистические выражения. "Отставить смехуёчки!" - как говорил прапорщик Гнидин. Вот, например, возьмем меня. Я, уже двадцать лет, ешь вашу мышь, составляю, ё-моё, словарь, японский бог, русской брани, ёксель-моксель, в 12 томах, ядреный корень, и не научиться, ёкарный бабай, ругаться - нужно быть, йогрут-парамалат, идиотом. Конечно, умею, ёлки-палки. Я ж автор, "ёкалыманджары", словаря русского мата!
Улдис: - А "Ёлки-палки" - это ведь ресторан московский, это тоже ругательство?
Плуцер-Сарно: - Конечно, "ёлки-палки" - это эвфемистическая форма выражения "ёб твою мать". И в народном стишке "Ёлки-палки / Лес густой, / Едет Ваня / Холостой" - это тоже неприлично. И "густой лес" из стишка "широка штанина у грузина", и "холостой Вася" - тоже не спроста. Да и "ёлки-палки" те самые, из выражения "бросить палку". "Палка" - эвфемизм пениса, а хвойные "ёлки" - родственники "хвоя", который на самом деле "хуй".
Улдис: - Но если вы всякие неприличные слова не считаете неприличными, то какие слова Вы все-таки не любите?
Плуцер-Сарно: - Казенные. Советские. Милитаристские. Сексистские. Репрессивные. Строгий государственный запрет на брань - страшнее самой брани. Репрессии против всего неприличного - и порождают неприличие. Так что, повторяю, все похабное в культуре - порождается запретами, табу, репрессиями. И когда чиновники начинают репрессировать свободное искусство - вот от их слов меня и тошнит. Я ненавижу казенные чиновничьи слова.
Улдис: - А как ругался ваш учитель Лотман?
Плуцер-Сарно: - Лотман в обществе всегда был истинным джентльменом. А так, в быту, он был, конечно, проще. Помню, как-то звонит ему Марина Г. А он вдруг в трубку начинает кричать: "Дура, отстань..." и так далее. Марина в ужасе: "Юрий Михайлович, что с вами, это же я, Марина Г.". А Юрмих: "Боже мой, Мариночка, простите, а я думал это опять Галя П. звонит!" Вот такой был не простой человек. Очень жесткий, я бы сказал, но не в личном плане, а в социальном. Сейчас бы сказали, что он "хороший менеджер". Не будь он тоталитарно жестким руководителем - не было бы ни кафедры, ни лаборатории, ни трудов по семиотике, ни московско-тартуской семиотической школы.
Улдис: - А почему вообще люди ругаются?
Плуцер-Сарно: - Смотря, кто ругается. Брань выполняет множество важных социальных функций. Если ваш латышский спецназ будет укладывать на землю бандитов со словами "уважаемые господа, будьте так любезны, отдайте нам автоматы и протяните руки, мы вам наручники наденем", то, вряд ли что из этого получиться хорошего, кроме стрельбы и трупов. Так что спецназ во всех странах мира орет жутким матом и не благим, а простым, стараясь деморализовать противника. Ну, а кто-то ругается, потому что ему очень плохо. Выругался - уже легче стало. Могу читателям предложить универсальное средство против любых мук и страданий. Если вам очень плохо, и жить больше не хочется, из-за того, например, что любимая вас покинула или вообще, кто-то обидел, то вечером перед сном, а также, проснувшись утром, повторяйте как заклинание по 12 раз подряд: "пошел на хуй!" И вам сразу станет легче.
Улдис: - Вы, насколько я знаю, ведущий лучшего российского интеллектуального ток-шоу на государственном телеканале "Культура". Скажите, как сочетается ваш явный интеллектуализм, и работа над 12-ти томным словарем русского мата?
Плуцер-Сарно: Когда ругается интеллектуал, то лишь еще больше подчеркивает этим свой высокий интеллектуальный статус. Контраст между высоким и низким лишь говорит о развитом чувстве юмора и отсутствии звездной болезни. Пушкин написал Тень Баркова, Лермонтов - целых три матерных поэмы. Матерные сочинения есть у Сумарокова, Ломоносова, Вяземского, Некрасова, Тургенева, Хармса, Алешковского, Довлатова, Вени Ерофеева, Сорокина, Пригова, Кибирова, Волохова, Аксенова, Бродского. И еще сотни русских писателей. Так что, можно сказать, я работаю в той же традиции. Нельзя же есть только сладкое. Иногда хочется кислого, острого, даже горького и вонючего. Сыр Рустик, бутылочка Кульмана, пара маслин и веточка петрушки.
Улдис: - Всем известно выражение "мочить в сортире". Так вот, я хотел у Вас спросить, нет ли связи между тем, как люди примитивно ругаются и тем, что происходит с миром?
Плуцер-Сарно: - Связь, конечно, есть. Но насчет примитивности этого выражения - не могу согласиться. "Мочить в сортире" - выражение очень интересное. "Сортир", конечно, как некое хранилище экскрементов, связан с землей. То есть это хтоническое пространство, как бы ад, подземное царство. С этой точки зрения "помещать в сортир" - значит "отправлять в ад". А в аду кто? Грешники и черти! Стало быть, отправлять в сортир - значит "превращать в грешника" или "в черта лысого". Убивать без покаяния. Одновременно в ценностном плане это максимально сниженное пространство. То есть "осортиривание" - это лишение всякого социального статуса. Это все равно, что парашу целовать в блатном мире. Не случайно "мочить" - это воровское слово, обозначающее убийство людей. Одновременно, "мочить" - это утопление опять же в нужнике. Сквозная тема мировой литературы. Этот сюжет встречается сплошь и рядом, начиная с Декамерона и заканчивая фольклорной биографией Баркова. Выражение "мочить в сортире" имеет огромное множество интересных и сложных подтекстов. И, конечно, в нём нет такого смысла, что надо стрелять в людей, когда они какают. Смысл этого выражения, по-моему, даже слишком христианский: "мы всех сатанинских врагов, которые из подземного дерьма, из ада, из царства дьявола повылазили, мы их всех обратно в подземное дерьмо, в могилу, в дерьмо загоним силой светлого господнего воинства". В этом смысле это выражение очень точное в плане манипуляции общественным мнением. Просто оно связано с воровскими и мифологическими контекстами, а потому и приобрело такую популярность.
Улдис: - А можно ли по изменению стиля ругательств судить об изменениях в обществе?
Плуцер-Сарно: - Конечно, по любым языковым изменениям можно сразу ставить диагноз обществу. Сейчас стало можно писать матерные сочинения, составлять словари и это признак свободы. Вот скоро, кажется, запретят ругаться в России. Как только у нас перестанут ругаться и Лимонова издавать с Сорокиным - значит, все, труба, пишите письма, сушите сухари.
Улдис: - Скажите, пожалуйста, человек по своей природе груб?
Плуцер-Сарно: - Грубость для меня - это идеологическое, оценочное понятие. То, что для одного - ласка, для другого - грубость. Некоторые грубые слова способны уничтожать дистанцию между людьми, сближать их. Когда говорят другу - "здорово, старый хрен!", то это звучит очень интимно, по-родственному, указывает на отсутствие дистанции между людьми. А если наоборот говорить с самым близким человеком слишком вежливо, то ему может показаться, что на него обиделись, что с ним и говорить-то никто не хочет. Так что каждому сказанному слову нужно найти своем место и время. Это и есть секрет высокой вежливости.
Улдис: - Скажите, Вы в основном работаете с литературными произведениями?
Плуцер-Сарно: - У меня нет отбора источников, я работаю с источниками всех типов… - рок-н-рольные фонограммы, архивы…
Улдис: - Мы зачастую обращаем внимание, особенно в молодёжной среде, на такие выражения, которые для нашего поколения непривычны, и вдруг ты слышишь, что они куда-то вошли, и понимаешь, что прожил жизнь, а этим словом не пользовался. Скажите, что Вы обнаружили в последнее время такого нового в языке?
Плуцер-Сарно: - Ну, одно из важных приобретений для меня - это слово "отстой". Слово "отстой" имеет бесконечное количество значений в русском языке и очень активно присутствует в молодёжном жаргоне. Вообще "отстой" - это всё, что угодно. Начнём с того, что это некий осадок. Первый метафорический перенос связан с тем, что любые объекты ставятся на отстой: корабли, машины. В современном молодёжном жаргоне "отстой" - это самое активное слово для негативной оценки чего-то, то есть "отстойный" может быть человек, то есть неприятный, злой, недобрый; "отстойным" может быть фильм, пьеса: а "отстойная погода" - это уже пасмурная, холодная и сырая, с дождём, холодом. Если это "отстойный день", то это уже неудача, связано с неприятными событиями. - "Пасмурный", "неинтересный" и "злой" - это совершенно разные значения…
Арнис: - Не могли бы Вы откомментировать фразу из Джона Донна: "in the house of excrements".
Плуцер-Сарно: - Джон Донн очень сложный автор. У меня есть пародия на него. Поэтому я не возьмусь комментировать отдельные строки Джона Донна, но свою пародию на Джона Донна прочитаю. У Бродского есть элегия "Джон Донн уснул, уснуло всё вокруг". Соответственно это отсылка к элегии самого Джона Донна, в которой тоже всё спит. Такой у меня стишок:
Вот НН спит. В ней спит душа,
Потливой негою дыша,
Спит талья. Из нее нога
Торчит как днище утюга,
И дохлой пяткою сверкая,
Лежит как глыба роковая.
Ей снятся сдобные миры.
Вот горной ляжки спят жиры,
Спят сиськи грозно по углам.
Рука, как прошлогодний хлам,
Висит. Спят совесть, чувства,
Спит головы качан капустный,
Скрименты спят в прямой кишке,
Жир топит зуб на языке,
Пизды кемарится пробирка,
Спит почечуй в анальной дырке,
На массу давят печень, матка,
Глядит коза с ноздри украдкой,
Да изо рта порой осенней
Летит табачный лист весенний.
Грудей профундо нежным вздохом
Колеблет мыслящий тростник
И кудрь, виющийся горохом
там (здесь - скорей, чертополохом).
Напротив, тронут тонким мохом
Изящной шейки колосник.
Как задний мост от Беларуси
Вдали плечей кемарят гуси.
В ней чувства спит большая груда,
Глядит питон любви оттуда.
И только сон ее дрожит
И на меня с тоской глядит.
Вот жопы девять айвазовских
Спят словно лайнер океанский,
Коленки шар как сыр голландский
Над сценой словно понизовский
Грозит как айсберг кораблю.
Я эту женщину люблю.
Арнис: - Да, тут хуя нет, но есть пизда и жопа. Скажите, на мой слух Ваша фамилия тоже звучит не совсем прилично. Может, я плохо улавливаю такие нюансы?
Плуцер-Сарно: - Нет, вы все правильно улавливаете. Это родная фамилия моих предков, живших в Германии с XVII века. И тут есть две версии. Плуцер на старом идише - это пехотинец. А в австрийском варианте - "голова". Видимо, это не простая голова, а головка пениса. Но в русском контексте она, конечно, звучит забавно. Друзья напридумывали уже добрую дюжину вариантов: Слуцер-Порно, Пукнер-Вгавно, Поцелуер-Срамно и так далее.
Улдис: - А Ваша научная деятельность влияет на Вашу жизнь? Скажем, человек, занимающийся, например, буддизмом, в какой-то мере должен быть и буддистом.
Плуцер-Сарно: - Влияет, конечно. Словари не составляются в кабаках за кружкой пива. О Баркове тоже ходили истории, что он эдакий вечно пьяный кабацкий буян и матерщинник. Нет, конечно. Это был классический переводчик, кропотливый ученый, трудолюбивый червь науки. Ломоносов пил поболее Баркова раз в десять. Так что я, автор словарей, прежде всего кабинетный ученый, наблюдатель, философ. Ну, а с хорошими людьми, что же не выпить доброй Риохи.
Улдис: - А что, на Ваш взгляд, значит самоопределение Пятигорского, когда он называет себя "хуев философ"?
Плуцер-Сарно: Только, наверное, не "хуев философ", а "философ хуев". Я думаю, так. Звание философа - слишком высокопарно, серьезно и пафосно. А Александр Моисеевич - человек изысканнейшего чувства юмора, тонкости мысли и глубокого знания русской культуры. Поэтому в отличие от топорного "философа", "философ хуев" - это а) русский философ, б) философ, обладающий сильным чувство юмора, в) философ не чуждый радостей жизни, обладающий хорошей потенцией ума и не только, г) не просто узкий специалист в каких-то специальных философских вопросах, но и настоящий мудрец с большой буквы "х". Так бы я расшифровал это высказывание. Мне это понятно, потому что я сам такой, как говорил Паниковский. Это и означает, как я в таких случаях говорю, быть "жизнерадостным интеллектуалом".