Метафизика русских воровских татуировок

1. "Понятно, что ничего не понятно".

В нашей работе мы не касаемся истории татуировок. Она был вкратце освещена Нэнси Конди в ее работе "Графика на теле: Татуировки и крах коммунизма" [1]. Справочное описание тату как некоего набора символов, значения которых мы попытались определить, было дано нами в неопубликованной работе "Энциклопедия символов русских воровских тату". Описание русских воровских татуировок как языкового явления частично было сделано в нашей статье "Язык тела и политика: Символика воровских татуировок" [2]. Поэтому очевидные чисто "языковые" аспекты проблемы, чтобы не повторяться, мы, по необходимости, также будем сейчас обходить стороной. Таким образом, данное эссе является продолжением серии работ о русских воровских тату, в рамках проекта "Энциклопедия символов русских воровских тату".

         Мы будем рассматривать тату как некое транслируемое изображение, применительно к которому нас будет интересовать не столько то, что было сказано этим изображением, сколько то, как это было сказано, кому, кем, с какой целью и так далее. Под наблюдением мы понимаем рассмотрение лексикографом неких семантических процессов, не относящихся к прямым значениям символов тату, а относящимися к смысловому пространству "вокруг" тату. Для нас это важно, поскольку этот социальный, коммуникативный и психологический контекст в определенной степени и формирует значения самих тату.

         В то же время мы будем стараться не выходить слишком далеко за рамки рассмотрения тату как некого сугубо лингвистического объекта, потому что занять иные позиции, например, философские очень хотелось бы, но у нас просто нет на это соответствующей компетенции. Поэтому просим нас извинить за очевидную наивность ряда наблюдений, выходящих за рамки чисто семантических.

         Мы будем пытаться взглянуть на воровские тату как на некий смысловой мир, то есть взглянуть сначала на все тату сразу как на непонятное семантическое пространство, пытаясь установить какие-то его типологические характеристики. И будем пытаться понять, как оно разговаривает с нами, как это сообщение организованно в целом. А потом уже можно будет попытаться с большой осторожностью рассмотреть в рамках "Энциклопедии символов русских воровских тату" каждое тату как отдельный символ, понимая всю условность такого членения.

         Изобразительные тексты вообще не всегда хотят члениться на отдельные знаки. "Не хотят" в том смысле, что исследователь может их и разделить, но это будет неплодотворное искусственное насилие над объектом, продуцирующее артефакты. Все семиотико-структуралистские попытки искусственно расчленить на знаки подобные объекты в свое время не увенчались успехом, о чем недавно писал Михаил Ямпольский в своей замечательной книге "Язык – тело – случай" [3]. Анализ отдельных символов и их семантики возможен, но не будем забывать о том, что он является чисто исследовательской реконструкцией. Такое описание необходимо, поскольку оно дает возможность "прочтения" такого текста, но оно мало дает для понимания объекта в целом, поскольку разрушает его. Это разрушение объясняется тем, что в реальном бытовании – тату встраиваются в совершенно иные символические ряды.

         В любом случае нам придется идти от целого текста как объекта в направлении его составляющих элементов, рассматривая отдельное тату через призму всего воровского мира, а не наоборот. Сначала нужно попытаться понять правила жизни целого комплекса тату в воровском мире, особенности их существования как предметов "реального" мира, а потом уже обращаться к их семантике. Если мы сразу начнем разбивать "язык" тату на "знаки", то и весь мир неизбежно предстанет как набор знаков. Мы же хотим, чтобы мир воровских тату предстал как предметно-изобразительный мир, как загадка социальных и речевых функций этих предметов, этих "картинок", а не как набор знаков.

         В каком-то смысле мы рассматриваем русские воровские татуировки как факт народного творчества, то есть как изобразительный фольклор. В самом деле, тату – повторяющееся сообщение, что характерно для народного искусства. Каждое тату существует во множестве вариантов, что тоже характерно для народного творчества. Тату как всякий народный текст анонимно. Подобные типологические характеристики: вариативность, анонимность, повтор, каноничность, - как известно, являются признаками народного искусства. Поэтому в дальнейшем мы позволим себе в рабочем порядке использовать воровские тату как фольклорный источник для построения "Энциклопедии русских воровских тату". И эта энциклопедия предстает не как список знаков, а как список изображенных вещей, фольклорных "реалий". Ведь изображения, по выражению Михаила Ямпольского, это "смысловые вещи" [4].

         Метафорически можно было бы сказать, что тату охватывают весь воровской мир как некая смысловая и, одновременно, смыслопорождающая оболочка. Мир тату семантически больше и шире мира реального. Если мы так представим себе это пространство, то оно тоже не будет казаться каким-то знаковым языком. Знаковым является то, что мы говорим о тату, иными словами - последние становятся таковыми только в пространстве наших квазинаучных изысканий.

         В действительности объекты внешнего "реального" воровского мира включены в тату, и поэтому возникает необходимость рассматривать тату в их постоянных связях с т. н. "реальностью", а не в связях с не вполне отрефлексированной исследовательской утопией по имени "знак".

         Тату как бы используют реальность в своих смысловых построениях. В каком-то смысле, мир тату – это  изуродованный мир бытовых реалий. И тут возникает вопрос не только о внутренних особенностях "языка" тату, но и о способах деформации ими окружающего мира. То есть можно рассматривать не только то, что делает "мир" с тату, но и то, что тату делают с "миром".  Можно было бы пойти гораздо дальше и рассматривать тату как феноменологический объект, но это, повторяем, не в нашей компетенции. В этом смысле данные заметки, конечно же, достаточно наивны, но без подобного хотя бы первичного осмысления тату создание "Энциклопедии символов русских воровских татуировок" невозможно.

         Итак, мир тату представляется нам сейчас как набор предметов, объектов, которые в процессе нашего восприятия предстают как ряды символов, влияющих и на окружающий мир, и на состояния сознания самого носителя тату. И, может быть, содержащих в себе в свернутом виде экспликации этих состояний. И в этом смысле данные заметки описывают лишь специфику нашего собственного восприятия.

2. Тату и социум

         Воровские тату, нанесенные на теле коронованного вора в законе, можно рассматривать как некое сообщение, конституирующее социум. Сам вор в законе является в каком-то смысле лишь исполнителем установлений, зафиксированных в пространстве воровских тату. Сами тату здесь исполняют роль репрессивной институции, потому что представляют собой не только воровскую "конституцию", но и набор приказов об исполнении этого "основного закона". Власть тату абсолютна, потому что за этим исполнением следит весь воровской мир. Фальшивые татуировки в этом мире невозможны, за них полагается смертная казнь. Социализация вора, его восхождение по служебной воровской лестнице происходит при безусловном выполнении абсолютно всех символических "приказов", содержащихся в тату. То есть в центре воровского мира – не президент, не отец, а свод воровских законов.

         В реальности подобные жестко детерминированные тату "назначают" своего "носителя" на должности, "заставляют" его принимать определенные решения, "вынуждают" совершать четко регламентированные поступки, "заставляют" выполнять целый комплекс "ритуальных" действий. Тату "формируют" быт вора, подчиняют себе всю его жизнь. Пространство тату – это символическая составляющая мира, в котором вор "живет". И вор как бы постепенно "уходит" в эту символическую реальность собственного тела.

         Кроме того, тату для вора – это единственно истинный закон, а потому он неизбежно вступает в конфронтацию с окружающим миром. Тату задают определенное "напряжение" между воровским миром и властью, интерпретируемое как вечная "война" с неворовским, "ментвовским", "сучьим" миром. И эта "война" проявляется и в самих тату. Так, например, и на воле, и в зоне вор часто оказывается окружен "наглядной агитацией" в пользу власти. А воровские тату в свою очередь отвечают множеством антилозунгов. Встречаются татуировки, пародирующие плакат "Ты записался добровольцем?". Или пародирующие стандартные официальные лозунги: "Вся власть - крестным отцам!" [5] В собрании Д.С.Балдаева приведена подобная, пародирующая тот же плакат, текстовая татуировка: "Ты, советяшка, до сих продолжаешь шестерить, лизать жопу, въябывать на КПСС и получить за это ноль целых и хуй десятых и хочешь стать калекой? Подумай!" [6] Это противостояние - вполне осознанное со стороны воровского мира. Элементы этой информационной войны содержатся в тексте самих тату,  которые  сами воры именуют "оскалом на власть". Нэнси Конди очень точно подметила эту способность тела вора вступать в информационную войну с властью. По ее мнению этот "диалог между покрытым лозунгами телом ЗК и официальными лозунгами администрации обострялся тем, что тело нельзя было конфисковать: оно могло быть изуродовано, подвергнуто насилию, досмотру и дурному обращению; но, пока заключенный был жив, его тело обладало потенцией препирательства с лагерной администрацией" [7].

         Различные варианты "оскала на власть" есть на каждом авторитетном воре. Тату в таком контексте предстают как комплекс пропагандистских СМИ, находящихся в оппозиции к власти. Вообще, официальный мир интерпретируется ворами как враждебная воровская группировка. Для вора в законе Ленин, Сталин, Андропов или Брежнев – это паханы конкурирующего воровского клана. И не важно, в каком облике изображены лидеры партии и правительства – чёрта, осла или начальника – в любом случае это "паханы". В.И. Ленин в тату – это "Главный пахан КПСС" [8]. И.В. Сталин – это "Начальник лагеря социализма. Гулаг. НКВД" [9] или "Посланец в Россию сатаны и дьявола!!!" [10] Ю.В. Андропов - "...пахан Совдепии" [11]. Л.И. Брежнев - "Главный осел Кремля" [12].

Оборотная сторона "войны" с неворовским миром – это борьба с собственными "нарушителями" воровского закона. В воровском мире есть множество татуировок, сообщающих о понижении социального статуса их "владельца". Есть тату, означающие полное "разжалование" вора. Иногда для этого используются тату с изображением сексуальных актов, знаков бубновой и червонной масти и нек. др. [13] Подобные тату не имеют прямого отношения к эротике, а являются элементом политической борьбы. Они означают акт "опускания". Такие тату автоматически вызывают целый шквал репрессий со стороны воровского мира в адрес их "владельца", они, по сути, и приводят в действие воровскую систему наказаний. Существует целый ряд позорных меток, которые их владельцы стараются по выходе из зоны уничтожить всеми доступными способами. Так, перстневые татуировки "мохнатый вор" [14] (варианты названий: "взломщик мохнатого сейфа", "половой разбойник", "утонувший в шахне") маркирующие осужденных по статьям за различные сексуальные преступления, при выходе из зоны закрашивали полностью, имитируя татуировку "Вышел по звонку" [15]. Как правило, такие татуировки наносились  насильственным способом, сопровождавшимся насилием. Любопытный пример на ту же тему встречаем у В. Фрида "...Татуировку на лбу я видел  только  один  раз: "заигранному"  вору,  т.е.,  не  имевшему, чем расплатиться, его партнеры по стосу (штосс пушкинских времен) выкололи на  лбу  слово  из  трех  букв.  По прошествии  времени  он  эти  три буквы попытался вытравить - но всё равно, "икс" и "игрек" явственно просвечивали" [16].

         Итак, репрессивная система также конституируется в пространстве тату. Такого рода "наколки" наносятся не отдавшим долга, "ссученым", опущенным "чуханам" и многим другим социальным категориям воровского мира [17]. Они означают изгнание из привелигированной части воровского социума. "Неприкасаемые", "чушки" и прочие лагерные изгои выполняют самую грязную уборочную работу, в жилой зоне у них отдельный барак или угол. "У них ничего нельзя брать, даже спичку, чтобы не "опомоиться", "зашквариться", "законтачиться"" [18]. В этом случае тело зэка выступает как настоящий предатель, палач по отношению к его обладателю, поскольку татуированное тело не может лгать. Тело выносит самому себе приговор, обрекает себя на страдания. Пытка в таком контексте – это лишь разновидность вопроса, задаваемого телу, это лишь речь вещи ("пера"), обращенная к другой вещи (телу). Только телу вор может доверять, только тело не лжет.

Жизнь вора в законе проистекает не в помещениях офиса, телестудиях или страницах газет, где в обычной жизни решается зачастую судьба человека, а на поверхности его тела. Вор символически рождается к воровской жизни на поверхности своего тела в результате "инициации", осуществляет множество символических функций в пространстве тату и здесь же появляется его социальная смерть, когда он лишается своего воровского статуса в тату-клеймах.

На поверхности тела строятся все социальные связи, поскольку именно с процессом "узнавания" тату связаны все "назначения" вора. В реальной жизни вора чаще всего идентифицируют не по чертам лица, фигуре, а именно по татуированным поверхностям тела. То есть "лицо" вора – это его тату. Даже части тела выполняют у него иные функции, чем у обычного человека.

Татуированная поверхность тела детерминирует все события жизни вора и актуализирует конкретные стереотипы поведения окружающих. Итак, тату частично замещают:

1)      свод основных общественных законов;

2)      общественную законодательную институцию, формирующую свод основных законов;

3)      общественную исполнительную институцию, отдающую приказы;

4)      комплект профессиональных рекомендаций;

5)      пространство информационных войн, средства массовой информации;

6)      документ, удостоверяющий социальный статус и личность;

7)      официальный мундир, регалии, ордена, знаки чинов и отличий;

8)      биографию, послужной список, досье, личное дело, репутацию, имидж, славу;

9)      родительский авторитет, семейные отношения;

10)  комплекс индивидуальных стереотипов поведения, нормативный личный поведенческий кодекс;

11)  мимику, жест, речь.

Все это не метафорические сравнения, а реальные функции. Когда мы говорим "официальный мундир", то мы имеем в виду самый настоящий мундир, только не вырезанный из ткани, а нарисованный на коже. На воровском жаргоне традиционный набор татуировок иногда так прямо и называется "фрак с орденами". Это выражение есть и в словаре воровского арго Д. С. Балдаева [19]. Существует множество наплечных татуировок, которые изображают эполеты [20] или погоны со звездами или черепами [21]. На теле также изображаются уголовные "аксессуары": перстни, нательные кресты с цепочкой, кандалы, кистевые браслеты, нагрудные звезды и короны.

         Теперь представим себе реальную ситуацию появления в некоем бытовом, социальном пространстве вора. Все члены сообщества сразу же узнают, что от них требуется, что им делать, что думать и как себя вести. Порядок ужесточается, социум самоорганизуется. Тату выступают в роли эдакого генератора социальности, они структурируют жизнь всего воровского социума, да и не только его. Сама власть (речь, прежде всего, идет о тюремной и судебной власти, о "режиме" содержания в ИТК) часто вынуждена подстраиваться под жесткие правила этого мира. Влияние тату гораздо шире, чем может показаться на первый взгляд.

3. Тату и коммуникация

         Итак, в качестве средства массовой информации тату актуализируют следующие процессы:

1)      сообщают воровскому сообществу информацию о вновь прибывшем воре; получив это сообщение, воровское сообщество докладывает вору о себе всю необходимую информацию;

2)      вызывают в воровском сообществе определенные процессы самоорганизации, окружающий мир переструктурируется, ориентируясь на данные тату;

3)      воровское сообщество начинает автоматически выполнять требования, содержащиеся в этих тату, то есть приходит в подчинение к носителю данных тату.

         Именно усиление речевой функция тела в тату провоцирует вора на крайнюю сдержанность в своих словах, жестах и мимике. Слова с его точки зрения лишь затемняют смысл той абсолютно достоверной информации, которую посылают его тату. Вспомним "Одесские рассказы" Бабеля: "Беня говорит мало, но хочется, чтобы он сказал еще". Сам вор, его тело оказываются как бы фоном сообщения. И в этой коммуникации тату побеждают хаос воровского мира.

         Тату отправляют некую информацию воровскому миру одновременно из многих точек поверхности тела вора. Так что сам вор как источник этого "говорения" находится одновременно как бы в каждой точке своего тела. Каждое его тату – отдельный повествователь, отдельная история. Так, например, погоны (эполеты) на плечах говорят о судимостях и о "должности" вора: погоны с тремя звездочками или черепами  расшифровываются как "я не раб ИТУ, силой работать никто не заставит", эполет с аббревиатурой ЗУР - "прошел зону усиленного режима", "БУР" - барак усиленного режима [22]. Храм с куполами на спине сообщает, что вор провел в лагере число лет равное количеству куполов на "наколке" [23]. Надписи на ногах информируют о месте, где заключенный отбывал наказание (обычно это тексты на пальцах ног, состоящие из десяти букв "Озерлаг МВД", "Зэк Воркуты", "Алданстрой", "Золотистый", "Балаганное", "Магаданлаг" [24] и т.п. Ноги, что очень интересно, являются традиционной зоной шуток: "Жена помой, теща вытри". Знаки на груди, напротив, наиболее серьезны и статусны. Чаще всего это 7-16-конечные звезды с черепами, кошачьими, львиными, дьявольскими или волчьими головами, крестами, свечами, коронами, кинжалами, двуглавыми орлами, крыльями, знаками пиковой или трефовой "масти" и некоторыми другим центральными воровскими символами [25]. Перстни на пальцах точно устанавливают кастовую или профессиональную идентичность вора. Изображение ключа на перстне характеризует квартирного вора, "домушника". Знак перевернутых пик – профессионального "бандита" [26]. Буква "Э" с короной [27]  - "шефа экспроприаторов", "грабителя-ленинца". "Окрыленная" стрела [28] - "вора-гастролера, разъезжающего по городам".

         Сами персонажи тату часто предстают "говорящими". Так что это еще своего рода "живое", "театрализованное" пространство. Подпись под тату, изображающим Ельцина, "говорит": "Я всегда держал и держу крепко стакан в руках! Я не пальцем деланный как Мишка Горбачев, который пьет только ряженку" [29]. Другая татуировка обращается к лагерному начальству, сообщая, что ее владелица причисляет себя к воровскому миру и отказывается от любых работ в зоне: "Начальник, я честная советская блядь и тяжести больше хера в руках не держала и деньги не брала, а ты мне лопату! И не стыдно?" [30] Другие персонажи тату, напротив, слушают речь воровского мира. Так, под изображением М. С. Горбачева, напротив, стоит обращение к нему воров, то есть татуировка "обращается" к президенту: "Раб Марксистско-Ленинского фуфла и чернухи. Миша, кончай лепить горбатого... прибавь пайку и скоси срока зэкам" [31]. То есть в тату разыгрываются целые сценки из воровской жизни.

         Тату посылают свои сообщения, обращаясь к самым разным инстанциям от лица разных объектов. Очень часто это речь, обращенная к "фраерам": "Все твое и ваше всегда было мое и наше" [32]. Так называемая татуировка "оскал" – это речь, обращенная к власти. Любые изображения оскалившихся животных относятся к этому типу. Часто тату - это обращение к ворам от лица всего воровского мира в целом: "Мочи стукачей и сук!" [33] Есть тату-клятвы, обращенные, наоборот, от лица вора ко всему воровскому миру: "Тяжелее стакана и хуя в руки не беру. В зоне мантулить на КПСС не буду, я не холопка Совдепа!" [34] "Воровка никогда не станет прачкой!" [35] Это клятвенные формулы так называемой "отрицаловки". Иногда тату - это речь библейских персонажей, обращенная ко всему воровскому миру: "Это евреи продали Христа! Бей жидов!" - обращается Богородица, держащая на коленях умирающего Христа [36]. Тату могут быть даже посланием к потомкам, то есть живой Историей воровского мира: "Бей и гони жидов из Святой Руси! Иван Грозный" [37].

         Простое и незаметное событие из жизни вора, вырезанное на его теле, на "теле мира", становиться фактом всеобщей высшей Истории, а вовсе не "частным делом". Любая надпись, любая татуировка порождается тем же "летописным" желанием занести событие своей жизни на скрижали сакрального бытия. И не случайно корпус современных воровских тату, посвященных историческим событиям огромен. Практически вся воровская история оказывается нанесенной на телах зэков. Так что коллективная память воровского сообщества тоже фиксируется на поверхности кожи. Тело вора вбирает в себя не только индивидуальную историю жизни вора, но и историю всего воровского мира, то есть приобретает историчность. Здесь отмечаются основные факты воровской Истории: война с "суками", война с "ментами", сталинские лагеря, появление новых уголовных статей и т.д.

         Интересный случай описан у Д.С.Балдаева. На теле повешенного в результате уголовной разборки  вора оперработники обнаружили татуировку, изображающую виселицу с петлей и подписью "Вот что меня ждёт!" Возможно, что наколка была сделана насильственно, как предупреждение "карателей", возможно, это традиционное воровское тату на тему смерти [38]. Но в любом случае это тату пророческое.

         Есть еще один удивительный "речевой" случай, когда один вор "говорит"  через тело другого вора. Это происходит, когда воры в законе посылают в "зону" письма, вытатуированные на теле "гонца". Такой гонец специально "берет" на себя "статью", то есть признается в преступлении, которого не совершал, и отправляется в нужную "зону". Он становился живым письмом, его тело становится прямой речью "воровского авторитета". В этом случае тело вора-исполнителя – это речь одной части воровского сообщества, обращенная к другой его части.

         Тату – очень сложно организованная речь, являющаяся к тому же дальним родственником воровского арго. Тату подобны своей эзотеричностью воровскому арго и играют похожую роль – кодируют тайную "воровскую" информацию от непосвященных "фраеров". Как и в арго, в котором нейтральные слова наделяются особыми "узко профессиональными"  значениями, татуировки также используют обычные, на первый взгляд всем знакомые аллегорические изображения (обнаженная женщина, черт, горящая свеча, темница, змея, летучая мышь и т. д.) для передачи "тайного" символического знания. То есть они вроде бы сохраняют обычные, общеупотребительные значения символов, под которыми спрятаны их воровские значения. Перед нами "двойная" речь с "иносказательным", тайным подтекстом, причем в глазах разных аудиторий эта "речь" приобретает совершенно разные смыслы.

         То есть в действительности, какие бы игровые маски не надевали тату – это всегда речь обращенная воровским миром к самому себе.

4. Тату и магия

Мы будем говорить здесь об "обряде", разумеется, в кавычках, не подразумевая никаких традиционных обрядов. Речь идет лишь о каких-то рудиментах, которые обрели форму неких социальных конституирующих действий. Мы бы не хотели впадать в неомифологизм, мы просто анализируем современные социальные символы. В то же время вера в силу оберегов и всех прочих магических тату действительно свойственна воровскому миру ХХ века.

         Воровские тату-обереги отчетливо воспринимаются как сила, заставляющая потусторонний мир воздействовать на объект, с которым они соотносятся. Таких тату-оберегов огромное количество. К этому типу тату относятся надписи: "Господь, пожалей раба своего грешного!" [39]; "Богородица, спаси!" [40]; "Спаси и сохрани [41]"; "Архангел Михаил" [42]; "Матерь Божия, спаси и сохрани своего грешного от порядка здешнего – круглого сироту. Аминь!" [43]; "Спаси раба грешного от порядка здешнего, от работ физических, занятий политических. Спаси и Сохрани!" [44]; "Владыка, спаси наши грешные души!" [45]; "Молись Богу и чти отца и мать свою, проси у них прощение" [46]. Изображения жука-скоробея – тоже один из самых древних воровских оберегов [47]. С оберегами связаны многие изображения Богоматери, Господа, ангелов-хранителей и ангелов, берегущих огонь свечи.

Второй тип "магических" надписей - это "инициационные" тату, которые наносятся "малолеткам" при наступлении совершеннолетия. Это тюльпан и/или роза, опутанные колючей проволокой. Такие тату наносятся зэкам, встретившим свое 16-тилетие и/или 18-летие в зоне [48]. Если это тату профессионального вора, то оно должно изображать кроме цветка еще череп, кинжал  и корону. В этом случае это "инициационное" тату молодого вора в законе, который "занимался грабежами с малых лет" [49]. "Ритуальным" испытаниям "малолетка" подвергается с первых минут заключения, вся первая "отсидка" от начала до конца оказывается актом "инициации". Все "малолетки", проходя "инициацию" принимают символическую смерть дважды: им нужно не только оставить навсегда мир "малолеток", но и покинуть мир "фраеров". С этого дня их символический дом – тюрьма. Ибо настоящий вор и рождается (иногда символически, а иногда и реально), и умирает в тюрьме: "Я родился в тюрьме... и умру в тюрьме" [50]. Сами воры воспринимают себя и свое новое положение именно как символическую смерть. Тема смерти – центральная в воровских татуировках. Для вора смерть: а) не страшна и желанна: "Вору не страшна смерть" [51], "Меня исправит только смерть" [52]; б) смерть всегда рядом, и она ждет: "Я смерть бессмертная всегда рядом! [53] "Смерть всегда рядом – она избавление от земных мук" [54], "Смерть меня ждет всегда" [55]; в) вор уже мертв: "Я уже труп" [56]; г) смерть обитает внутри вора: "От меня пощады не жди", "Я скоро приду за твоей жизнью суки" [57]; д) смерть – главная цель жизни: "Я рожден, чтобы умереть" – с изображением черепа на кресте [58]. Ожидание смерти содержится, к примеру, в татуировке с аббревиатурой "МИР" – "Меня исправит расстрел" [59]. Свеча в тату – тоже символ смерти, которая интерпретируется ворами "живу, пока горит моя свеча" [60], "мой удел – свет одной свечи" [61] или "буду счастлив не на грешной земле, а на том свете" [62]. Сам вор – это и есть смерть. Между ними стоит знак равенства, а тюрьма в воровском мире символически отчетливо интерпретируется именно как могила, потусторонний мир. И посещение этой символической могилы – главный этап в жизни каждого вора. В этом смысле последняя формула – нахождение внутри смерти – это центральное описание собственно воровского отношения к смерти. Язык тату говорит нам о том, что воры сами воспринимают себя именно как потусторонних, инфернальных персонажей, часто предстающих в образе смерти.

         Еще один тип татуировок, связанных с магическим восприятием мира, это тату "любовное". Конечно, воровской мир отвергает понятие высокой любви к женщине, не принадлежащей воровскому сообществу. Однако он не отрицает серьезных привязанностей между членами воровского клана, занимающимися общим делом и имеющим близкий социальный статус. Вор не может иметь официальной семьи, поскольку не может иметь дела с государственными органами, в том числе и с ЗАГСом. Но он может иметь воровскую семью, одобренную ворами. Причем разрыв отношений в такой воровской семьее может караться смертью. Подобная ситуация описана в блестящем рассказе Дунского и Фрида "Лучший из них" [63]. Подобные отношения могут закрепляться и в тату. Такова, например, воровская татуировка, на которой изображено "сердечко", а в него вписаны имена [64]. В коллекции Д.С.Балдаева есть тату, изображающие два сердца с именами, нанизанные на колючую проволоку в форме сердца [65].  К подобным же "магическим" формулам относятся тату-аббревиатуры "КЛЕН" (клянусь любить его/ее навечно), "ЛЕБЕДИ" (любить его/ее буду если даже изменит), ЛЕВ (люблю его всегда), "СЛОН" ("сердце любит одну навеки), "ЯБЛОКО" ("я буду любить одного как обещала"), "ЛИМОН" ("люблю и мечтаю о нем"), "ЛБЖ" ("люблю больше жизни") [66]. К такому же типу тату относится нанесенное на определенное место тела имя любимой "воровайки". Традиционные татуировки "воровской семьи" – изображение кота и кошки [67].

         Тексты татуировок с изображениями сердец приравниваются к свершившемуся факту жизни. Фиксация имени на теле упорядочивает некоторые социальные отношения внутри воровского сообщества. Это субститут "штампа в паспорте" в разделе "семейное положение". Но это не просто магический символ, воздействующий на жизнь, а это и есть сама жизнь. Создание подобного текста "о ком-либо" воспринимается как акт сотворения каких-либо отношений с данным "человеком". "Творение" любви происходит на теле человека, но при этом само тело предстает как материал для этого акта "творения".

Еще один "жанр" магической татуировки - так называемый "автограф". Как правило, это имя "владельца тела", "кликуха" или любой символ, заменяющий его. В современной культуре подобные тату часто несправедливо воспринимаются как проявление "бескультурья", поскольку тело в современной цивилизации – это самый ценный объект, который нельзя "портить" надписями. Хотя, чем сакральней объект, тем значимей статус надписи, сделанной на нем. Имя собственное, нанесенное на тело, обращено уже не к случайным зрителям,  оно сакрально. В подобных случаях автограф тоже можно рассматривать как подпись под собственной жизнью. Такая подпись, обращенная к потустороннему миру,  по смыслу  как бы "равна" человеку в целом, синонимична молитве. В свое время А. А. Медынцева высказала очень верную мысль, предположив наличие глубинного смысла в подобных надписях-автографах применительно к граффити: "…автографы приравнивались к молитве, что подтверждают изображения крестов или храмов, часто сопровождающие такой автограф" [68]. Таким образом, татуировка на теле человека может восприниматься еще и как обращение к Богу, как молитва. Причем тату-подпись с "кликухой" вора синонимична некоторым тату-крестам. Мысль о том, что не только автограф, но и простой крест, кроме всех прочих его значений, может быть заговором, молитвой, также первой высказала именно А. А. Медынцева: "Многочисленные изображения крестов без сопроводительных записей… – это также молитвы людей…" [69] Конечно, воровские кресты на теле человека могут иметь самые разные смысловые оттенки. Причем крест на теле "вора" и крест на теле "фраера" – это два разных знака. Только для человека "вольного" такой крест может быть исключительно молитвенным. В воровских тату одни кресты – знаки "воровской масти", другие - "ходки в зону", третьи – клятвы мести, четвертые – символы преданности воровской идее, пятые – знаки воровской специальности, шестые – символизируют необходимость беречь воровскую честь до самой смерти. Тем не менее, молитвенные кресты, кресты-обереги – тоже присутствуют в языке тату.

         Набор тату – это еще как бы и символический "портрет" вора, это магическое зеркало, в котором он видит себя. Известно, что самые статусные символы, которые должны быть в тату вора, это: тигр [70], лев [71], барс [72], пантера [73], волк [74], оборотень [75], дьявол [76], ворон [77], орел [78], летучая мышь [79], кот [80], звезда [81], корона [82], пиковая и трефовая масть [83], меч [84], череп [85], скелет [86]. Все это - синонимичные или близкие по значению воровские символы, которые обозначают авторитетных воров в законе. Поэтому для вора в законе подобные "титульные" знаки как бы сливаются в единый многозначный символ-образ абстрактного вора в законе, через призму которого реальный вор воспринимает себя одновременно как "ночного зверя", "безжалостного охотника", "кровавого хищника", "могущественного короля", "многоликого дьявола" и т.д. Это образ не человека и не зверя, не живого, не мертвого, живущего между тьмой и светом. Это, собственно, и есть образ оборотня, обитающего "между" мирами. То есть, опять же, магического персонажа. Заметим, что орел, ворон, летучая мышь, волк и кот – это тоже традиционные символы оборотня. Тема оборотня, безусловно, центральная в вовровских тату и вообще в воровском мире. Причем в самих тату есть большое количество вариаций оборотня: иногда это наполовину голова кота, наполовину рогатого оборотня [87], иногда наполовину голова кота, а наполовину – человека [88], иногда наполовину голова девушки, а наполовину дьявола с рогами и кошачьими зубами [89], иногда это череп с крыльями орла [90], иногда это череп с рогами [91], рогатый вампир [92] или дьявола с вольчими ушами [93]. Во всех этих тату черты оборотня вполне отчетливы, поскольку лица разделены по вертикали. "Ночная работа", тайное "двуличие", постоянные "инициационные" перемены статуса – все это для вора тоже традиционно связано с символическим воспрятием себя как оборотня. Причем этот образ является общим местом и за пределами воровского мира. В русском языке слово оборотень издавна употребляется в значении "вор". Уже у В.И. Даля оборотень – это бывший "зэк": "Бродяги и записные воры зовут оборотнем воротившегося из Сибири ссыльного; варнак" [94]. И в сегодняшних СМИ, как известно, оборотнями называют профессиональных воров, занимающих должности во властных структурах [95].

         Таким образом, сам "фольклорный" "автопортрет" вора, его идеальный образ навязывает вору восприятие себя как персонажа мира, в котором магия – это "реальность". Понятно, что образ "оборотня" – это лишь сравнение. Но эта "метафора" существует в пространстве веры в магическое. И она продуцирует отношение к тату как объекту, способному воздействовать магически как на самого "носителя" тату, так и на окружающий мир. Вор в буквальном смысле, конечно, не считает себя "человеком-волком" или "человеком-кошкой". Он может превращаться только в героя собственного воровского "мифа", в персонажа из  мира тату. Таким образом, "человек-тату" может постепенно трансформироваться в комплекс "символов", имеющих порой достаточно отчетливую магическую природу.

5. Тату и тело

         Тело без татуировок в воровском мире воспринимается как – "голое", "слабое", "умирающее", "неавторитетное", "немужское", вообще "никакое", лишенное всякого статуса. По словам Бодрийяра, "...татуировка, наносимая прямо на тело, наряду с другими ритуальными знаками делает тело телом - материалом для символического обмена; без татуировки, как и без маски, это было бы всего лишь тело как тело - голое и невыразительное" [96]. Оно "никакое" потому, что скрыто в себе, замкнуто, его сущность непроявлена. При описанной выше инициации "девственности" лишается поверхность тела, а через нее - внутренняя сущность вора. Вор как бы вступает изнутри на поверхность тела, выходит через символическую "смерть" в воровской мир. То есть тату – это еще и ворота в воровской потусторонний мир и, одновременно, это и есть сам воровской мир в его предельной телесности. Тату как социальное тело создают эту воспринимаемую, осязаемую и визуализированную поверхность тела реального. Уничтожение тату (а такая практика есть и у "ментов", и у самих воров) - это социальная смерть вора, за которой следует смерть физическая. Точно также уничтожают вора присвоившего себе чужие "наколки". Такие татуировки могут "исчезнуть" только вместе с человеком или частью его тела: "Если самозванная, то ему говорят: "Вот тебе 2-3 часа, наждачная бумага, чем угодно, ножом, стеклом – сотри, иначе отрихтуем до полусмерти". Под страхом именно реальной... угрозы потери здоровья или жизни этот зэк стирает с себя татуировки" [97]. Другие типы недостоверных, но менее "высокопоставленных" тату удаляются вместе с кожей, но их "владелец" может остаться в живых. Вор, лишенный татуировок, - это вор, лишенный тела, то есть как бы человек-невидимка, человек-пустышка, в социальном плане он неидентифицируем. Человек, не имеющий татуировок в мире воров, как бы вообще символически не существует. На воровском арго такой человек называется "петушок". Первое разделение новоприбывших в зоне – на имеющих тату "раковых шеек" и не имеющих их "петухов": "Я попал к "раковым шейкам" мгновенно, едва только снял рубашку. Надзиратель увидел на моём плече крестовый туз, прищурился и выразительно махнул рукой: выходи! ...Петушки к петушкам, а раковые шейки - в сторону", - так на жаргоне формулируется эта процедура" [98].

         Тело вора – это форма, в которую воровской мир облекает смыслы, оно оказываются для самого вора тем самым "внешним миром", в котором он живет. В этом смысле его кожа совпадает с границами его символического универсума. То есть татуированное тело – это единственное, что существует в воровском мире. И это тело – это единственное место, где воровской мир может существовать. Ради тату воры совершают подвиги, жертвуют собой, идут в лагеря, умирают. Как это ни парадоксально, но вор в любую минуту готов принести свое тело в "жертву" собственным тату, то есть себе самому. Тело вора - это уникальный случай материализации символических ценностей в качестве частей человеческого тела.   Тату – это движение прочь от "реальности" обычного тела в сторону тела символического. И это последнее тело словно вывернуто наизнанку, все самое ценное у него снаружи. А внутри вора как бы ничего ценного нет. И ножевые раны лишь обнажают такое тело, они как бы выявляют его "пустотность", выявляют радикальную пустоту воровского субъекта. Для вора в законе удар ножом – это как бы в большей степени душевная травма, нежели физическая. И она родственна процессу татуирования.

         Самими ворами тело не осознается как что-то интимное, происходит деинтимизация тела. В. Фрид так описывает сцену коллективного рукоблудия в Алексеевской бане: "Этого занятия блатные совершенно не стеснялись, мастурбировали прилюдно и даже  удивлялись, если кто-то из них воздерживался" [99]. Тело вора не только с точки зрения исследователя, но и с внутренней воровской точки зрения – это прежде всего публичное  пространство. Коронованного вора в законе нельзя трогать руками, это карается смертью. Но не потому, что он интимен, а потому что он слишком символичен.

            Таким образом, тату образуют целый мир, который наблюдает сам себя. Это мир символов, наблюдающих друг друга. Здесь идет постоянное сопоставление тату, война тату за иерархизацию и за символизацию мира. То есть тату разрушают объективный вещный мир, создавая на его обломках собственный, выдуманный, воровской, символизируя его и обозначивая. Так человек становится частью всеобъемлющего мира тату, а интимные уголки человеческой плоти преобразуются в место публичной воровской "политики".

         Каждый участок этого тела имеет свои значения. Так что говорить можно не только о значениях тату, но и значениях самого воровского тела. А также об означивании тела татуировками и наоборот. Потому что один и тот же участок тела приобретает разные смыслы в зависимости от расположенных на нем тату. И одна и та же татуировка меняет свой смысл  в зависимости от части тела, на которую она нанесена (женская головка на животе – знак проститутки, женская головка на груди – знак инициации малолетнего зэка).

         Все эти надписи на теле - это как бы еще и vox rei. Тело превращается в вещь, а тату – в ее голос. Современные русские тату предлагают огромный материал такого рода. Главная особенность такого рода татуировок – речь от первого лица. Они как бы обращаются к зрителю. Такие тату как бы претендуют на сакральность речи, на обращение ко всему миру. Это как бы "слово" равное "человеку", слово-плоть. Таковы, к примеру,  "наколки" на ногах "Вымой, вытри!" [100] или на веках "Не буди" [101]. В таких татуировках фрагменты тела - ноги, руки, глаза, ягодицы – персонифицируются. Об этом говорят, например, тату на веках "Мы спим" [102], татуировки на ногах "Мы устали ходить" [103], "Они устали от долгого пути" [104] , "Без капитального ремонта 100 000 км" [105], "Они устали идти под конвоем" [106], "Я раб Колымы" [107]. В некоторых случаях татуировки на "парных" частях тела вступают в конфликт между собой: одна часть татуировки выступает от "лица" своего хозяина, который как бы молится: "О, Господи! Помоги Убежать", а другая нога отвечает от лица всезнающей инстанции:  "Убежишь Поймают Голову Оторвут" [108]. Очень показательна татуировка, наносимая на подъемы ног: "Они тащат меня под конвоем" [109]. В ней тело говорит о ногах как о самостоятельном персонаже.

         Понятно, что условность тела в этом пространстве резко возрастает. Оно уже "не принадлежит себе", оно принадлежит воровскому миру и становится местом совершения различных социальных действий. В то же время происходит как бы непрерывный акт творения этого нового тела. В таком контексте главный пахан, конечно же, воспринимается ворами как  творец воровских тел, который оберегает воровское тело, творит его и умерщвляет.

6. Тату и пытка

Отношения вора с подчиненными и "фраерами" – это отношения палача и жертвы. Есть целый набор воровских "пыток", направленных на деформацию тел. Это, к примеру, "акции", сопровождающиеся  традиционным отрезанием уха ("ухи покоцаю"), выкалыванием глаза ("моргала повыкалываю"), удалением волосяного покрова вместе с кожей, отрезание пальцев, ступней, гениталий и мн. др. Следы от удаленных татуировок, шрамы, деформации тела, полученные в результате таких "пыток", приобретают вполне определенные значения, то есть символизируются. Интересно, что на воровском арго словом "расписной" [110] именуют не только человека, покрытого татуировками, но и имеющего множество значимых шрамов. Оба эти значения есть в словаре воровского жаргона Д. С. Балдаева [111].

Само татуирование в воровском мире часто происходит насильственно, превращаясь опять же в "пытку", то есть в наслаждение, замешанное на страхе. Такая пытка - это символический способ заставить тело впредь говорить о себе правду. Татуировки, как известно, часто наносятся не только с намеренной жестокостью, но и сопровождаются одновременно процессом "шрамования" ("шрамирования"), "рубцевания" и "клеймования", что позволяет создавать не теле человека своего рода барельефы, объемные изображения. Тело постепенно обретает свой "ландшафт", покарываясь рубцами, шрамами, наполняясь своей историей и все новыми смыслами. Все эти шрамы – это такие зарубки жизненного пути, содержащие в себе историю жизни вора. Эти скульптурно-ландшафтные элементы на теле человека говорят о том, что тело здесь воспринимается как "неоформленный" предмет, вещество, из которого нужно сотворить вора или уничтожить тело. Тут уже мы имеем дело с "ритуальным" актом "расчеловечивания", "дегуманизации" тела.

         Причем всевозможные символические операции с телом в воровском мире не ограничиваются нанесением подобных "татуировок". В области сексуального "усовершенствования" тела "вора" в кожу крайней плоти зашиваются "шары", "кольца", вставляются "усы", "браслеты", разрезанная на четыре части головка пениса становится "тюльпаном", увеличиваясь во много раз при эрекции. Подобные операции превращают соответствующие органы "вора" опять же в инструменты палача, а вся "сексуальная" сфера его жизни мутирует в "пыточную".  Тут биологический пенис превращается в умерщвляющий символический фаллос, который становится орудием пытки. И именуется этот фаллос, что очень важно, "тюльпаном", то есть точно так же, как важнейший символ воровского мира – первое "инициационное" тату. То есть такой изуродованный член воспринимается как "взрослый", "мужской". Только при такого рода трансформациях тело эротизируется, превращается из детского во взрослое, что уже отмечал как-то Бодрийяр: "...Тело может эротизироваться при нанесении... татуировки" [112]. В этом смысле тату и есть символическая замена эротического. И каждое следующее тату вора - это новый сексуальный акт, новая пытка, новая рана, новая "инициация", возрождающая символическое тело вора и умерщвляющая его биологический организм. То есть отдаляющая вора от его изначального "пустотного" неэротизированного тела.

Да и сама профессия вора – в страхе проникать в некое темное чужое пространство и извлекать из него нечто, получая от этого наслаждение – связана с определенными эротическими смыслами.

Заметим в заключение, что в татуировках главное оружие вора – это карающий меч, кинжал, реже - копье. Причем в тату им часто пронзают рот [113] или влагалище [114] жертвы. То есть этот символ воровской силы в татуировках приобретает некоторые фаллические черты. Это прослеживается и на лексическом уровне. Специалист по татуировкам именуется кольщиком. Колоть – значит "татуировать". На воровском арго перо, штык, игла, инструмент, жало, пика – это "нож". Кожанная игла, инструмент, прибор, аппарат - это "пенис". Расписка – нож, а расписной – "татуированный". А приспособление для татуирования называется на воровском жаргоне жало, машинка,  шпора [115]. Все это говорит о том, что сам и процесс татуирования, и сами туту воспринимается достаточно эротизированно не только на бессознательном уровне.

7. Тату и Другой

Итак, одно из главных наслаждений вора – наслаждение обладанием статусными тату, наслаждение самим процессом пытки-татуирования и ожиданием этой пытки в контексте постоянной угрозы смерти. Здесь "...мы сталкиваемся с субъектом..., который может полностью получать удовольствие... только если ему угрожает некая фигура "виселицы", т.е. если, делая это, он нарушает некий запрет" [116]. Вор мучится и мучит других, но боль и унижения дают ему ощущение бессмертия. Вор – палач "неворовского мира", которому он должен причинять боль и страдания [117]. Вор превращается из субъекта в объект, в инструмент получения удовольствия для Другого. Вор "не хочет" смерти для жертвы, но его заставляет убивать этот самый Другой в лице "закона воровского мира", в лице тату. Он как бы действует не по собственному желанию, а по велению долга: "...Всегда существует нечто возвышенное в высказывании суждения, которое определяет наш Долг: в нем Я "поднимаю объект до уровня Вещи" (лакановское определение сублимации). Полное принятие этого парадокса вынуждает нас отрицать любую ссылку на "долг" как на оправдание: "Я знаю, что это тяжело и может быть болезненно, но что я могу сделать, это мой долг…" Стандартный девиз этической строгости звучит так: "Нет оправдания неисполнению собственного долга!"; хотя кантовское "...Ты можешь, потому что ты должен!", кажется предлагает новый вариант этого девиза, он имплицитно дополняет его своей гораздо более сверхъестественной инверсией: Нет оправдания для исполнения собственного долга!" [118] Вор наслаждается как бы не мучениями жертв, а чувством исполняемого долга. Он и сам готов к мучениям и будет наслаждаться страданиями собственного тела, отчуждаемого в роли объекта, вещи, воспринимая укол иглы как высшее воровское наслаждение. Вор о своих тату как бы мыслит: "это говорю не я, это говорит воровской мир".

Татуировки, как мы уже говорили, требуют от вора определенных, четко обозначенных реакций на те или иные события. Определенного настроения, определенного самоощущения, определенного состояния ума. То есть тату предстает нам еще в виде некоего механизма, контролирующего смену состояний сознания вора, а иногда и генерирующего эти состояния. Именно в таком контексте возникает восприятие себя, говорящего, как говорящего от лица "иной" инстанции, от лица "воровского мира", то есть от лица "тату". А поскольку тут можно было бы даже говорить о символической экспликации самих состояний сознания на поверхности тела, то и сами тату - это тоже какая-то реальность сознания, конечно, не самого сознания, а визуализации неких его форм, самим вором воспринимаемая как "зеркало" его идентичности. Опять же,  как "внешняя" инстанция идентичности. То есть весь комплекс тату может восприниматься как символическое, идеальное "Я", внеположенное индивидууму, находящееся не только "внутри" человека, в его сознании, но и вне его - как источник "желаний", "требований". Этот воровской идеал опять же очень напоминает по целому ряду характеристик лакановского Другого, который представляет собой некую идеальную инстанцию, идеальный источник речи.

Вор нечто сообщает миру с помощью своих тату, это его речь и его инструмент речи, но в то же время это как бы говорит не он, а некая идеальная инстанция "Я", вынесенная вовне, успокаивающая вора в ответ на детские сомнения в своей идентичности, в самом факте своего существования. Вор одержим мыслями о смерти, страхом утраты, "...невыносимым страхом восприятия себя самого как несуществующего..." [119], поскольку вор ощущает себя живущим в мире смерти и окруженным смертью. Тату защищают его от собственных страхов, успокаивают, восполняют нехватку, дают уважение. Именно поэтому уничтожение тату для вора страшнее кастрации. Но зато вор всю жизнь окружен Другим. Он словно живет в утробе "воровской мамы".

В этой символической воровской реальности незримо присутствует еще и некий воображаемый, идеальный набор татуировок, которые вор надеется заслужить в будущем. В течение жизни вор "изображает" свое тело, придает ему форму (подобно культуристу или художнику) и через тело придает форму и миру, и символическим рядам своего сознания. Идет своего рода борьба за символы, потому что только "...татуировки на теле ...гарантируют включение субъекта в ...символический порядок..." [120] Постепенно, в течение всей жизни покрываясь татуировками, "вор в законе" сам мутирует в памятник, в собственный идеал. Подобное восприятие также продуцирует ощущение дистанции между "собой" и "Другим". Вор постепенно облекается в кожу этого самого Другого, он буквально влезает в его "шкуру". Рождаясь как бы без тела, вор создает себе идеальное тело на протяжении всей жизни. Получается, что тату осуществляют связь вора с его воображаемым "Я". Вор хочет быть тем, кто нарисован на нем, хочет быть тем, кто запрограммирован в его тату. В этом смысле тату – и есть объект его любви [121].

Перефразируя Лакана можно сказать, что желания вора – это желания его татуировок. Главное желание вора – совпасть со своими тату, то есть исполнить воровской закон, быть признанным собственными тату, то есть Другим, который избавляет вора от смерти и унижения. Но если через тату говорит и действует Другой, то в каком-то смысле тату – это картинки воровского бессознательного. То есть мир воровских тату – это пространство опредмечивания или, может быть, визуализации бессознательного.