Словари мертвых слов. Часть 2. "Пьянство", "проституция" и "порча"
Л. В. Беловинский заявляет свой "Российский историко-бытовой словарь" как вполне научную, то есть предназначенную "широкому кругу специалистов, работающих со словами или обращающихся к прошлому – историкам, музейным работникам, литературоведам, исскусствоведам, редакторам…" (с. 3) и т. д. При этом в книге какой-либо научный аппарат отсутствует. Нет даже списка использованных источников, хотя автор и признается, что его "источниками послужили" ранее вышедшие "многочисленные толковые и энциклопедические словари, справочники" (с. 4) и т. д. Научный аппарат отсутствует поскольку он "занял бы непомерно большое место" (с. 4). Отсутствует и список источников, и традиционный в лекскикографии раздел "структура словаря", в котором обычно оговариваются принципы его посторения, состав словника и мн. др.
В кратком предисловии есть единственное упоминание о составе словаря: "Предлагаемый российский историко-бытовой словарь опирается прежде всего на русскую литературу и включает максимальное количество понятий из русской жизни XVIII- нач. XX вв." (с. 3). При этом "понятие быт трактуется здесь очень широко…" (с. 4) и, к тому же, "охватывает быт многочисленных народов Российской империи" (с. 4). Автор волен включать в свой словарь любые слова русского языка, поскольку весь русский язык, в той или иной степени, связан с реалиями быта, трактуемого "очень широко". Единственное, едва заметное ограничение – это необходимость включать в него слова "в основном… забытые или полузабытые…" (с. 4), поскольку словарь все-таки озаглавлен еще и как "исторический". Однако в действительности даже это ограничение не соблюдается. В самом деле, нельзя же рассматривать в качестве "полузабытых" такие понятия как "проституция", "пьянство" или "порча", такие напитки как "водка", "херес" или "мадера", такие обряды как "причащение", "крещение", "покаяние" или "колядование", такие культурные явления как "живопись" или "фотография"! И почему тогда нет скульптуры, музыки и поэзии?
В то же время не представляется вполне корректным и деление материала по отдельным словарным статьям. Совершенно непонятно, зачем в словаре статьи "цветочный чай", "кирпичный чай", если уже есть статья "чай". Почему эти статьи разрабатываются в разных местах словаря? Ведь обычно в словарях материал подается по алфавитному месту ключевого основного слова, а не сочетающихся с ним прилагательных. Словосочетания в этом словаре могут выноситься в словник даже не в начальной форме. Например, команда "суши весла" так и вынесена в словник словаря в форме повелительного наклонения. К тому же это словосочетание тоже не является "устаревшим", оно употребительно и в настоящее время.
Рассмотрим состав словника не примере слов на букву "к". Почти все они не могут рассматриваться как устаревшие: "кабак", "казак", "казан", "казачество", "календарь", "камердинер", "канапе", "канделябр", "карантин", "карета", "картуз", "катафалк", "клад", и т. д. Автор прелагает нам множество общеизвестных профессиональных флотских терминов ("камбуз", "каботаж", "киль", "кильватер", "кливер", "клиппер", "клотик", "кнехты", "кок", "корвет", "корма", "крейсер", "кубрик"), общераспространенных и поныне продуктов питания ("каша", "квас", "кислые щи", "кофе"), церковных терминов ("кадило", "кандило", "канон", "каноник", "капелла", "клирик", "клирос", "клобук"), общеизвестных слов, связанных с "армейскими" реалиями ("казенник" "карабин", "каска", "казармы", "каземат"), части одежды ("камзол", "корсаж", "корсет"), ("корзина", "кузовок").
В словаре никак не отделяются значения одного слова от омонимических значений и от оттенков значения. Автор в качестве двух значений одного слова дает в словаре материалы, которые традиционно рассматриваются как омонимы: "кант" как стихотворный жанр и "кант" как полоска шитья по кромке одежды.
Несколько смущает произвольность дефиниций. Так, оказываетя "кокаин – "наркотическое вещество", которое "в нач. 20 в.", оказывается, "часто нюхали кокаинисты, нарокоманы, преимущественно из уголовной среды, аристократии и интеллигенции". Общеизвестно, что увлечение кокаином в начале ХХ века носило массовый характер. Кокаин был распространен в самых разных слоях населения. К тому же вся эта информация есть в любом энциклопедическом словаре, даже в советских энциклопедиях (Например, в БСЭ).
В других определениях отсутствует исследовательская точка зрения: колдун – это "человек, отрекшийся от Бога и Царствия Небесного, продавший душу черту и получивший от него сверхъестественные способности". Автор словно настаивает на том, что он описывает не акт восприятия, не объект массового сознания, а реалии быта. Тем же отличается и определение черта: "нечистая сила, враг рода человеческого, подручный дьявола".
Сам стиль определений значений тоже не всегда корректен. Парус – это "движитель парусного корабля", а парусник – это "судно, плавающее исключительно под парусами". Кроме того, все эти слова тоже есть в современных словарях литературного языка, они не являются устаревшими. Конечно, крупных парусников стало в ХХ веке меньше, но это еще недостаточное основание для рассмотрения их как реалий прошлого.
Во всех непрофессиональных словарях обязательно есть замкнутые круги определений, отсылающие друг к другу. Как помните, у Станислава Лэма герой пытается понять, читая словарь, что же такое сипульки, ходит по кругу отсылок и возвращается к сипулькам так и не получив ответа на вопрос. В словаре Л. В. Беловинского тоже есть подобные развеселые "карусели" дефиниций. Так, оказывается, нелегая - это "нечистая сила", нежить – тоже "нечистая сила", а нечистая сила – это опять же "нечисть, нежить". Круг определений замкнулся на определяемом слове. Ну и потом нельзя определять нечистую силу через однокоренное слово нечисть. Тут вспоминается "доктор филологических наук профессор Т. А. Ахметова", определяющая в своем словаре слово член как "хуй", хуй – как "член", пенис – как "член, хуй". У Л. В. Беловинского тоже монастырь – это место, где живут "монахи", монахи – это "черное духовенство", а черное духовенство – это "общее название лиц, проживающих в монастыре". Не говоря уж о том, что в монастыре, как известно, проживает не только духовенство. Монастыри всегда были открыты для продолжительного проживания целого ряда лиц, не принадлежащих к духовенству.
Ряд определений в этом словаре вообще не содержат никакой информации об объекте. Так, например, определяются перчатки. Оказывается это "элемент знаковой системы светского общества". Под это определение не подпадут разве что упомянутые выше монахи. Нечеткость дефиниций данного издания не позволяет во многих случаях вообще пользоваться этой книгой как словарем: Светское общество – это "особая, сравнительно замкнутая группа в дворянстве". Дворянство же – это "привелигированное сословие", а сословие – это "социально-юридич. категория населения, тесно замкнутая…" Перчатки – это элемент общества, общество – замкнутая группа в дворянстве, а дворянство – категория населения! Иностранный читатель, слабо владеющий русским языком, может подумать, что перчатки – это какая-то часть населения России.
Конечно, данный словарь содержит множество интересных сведений, но их ценность уменьшается из-за слабой структурированности издания.
Автор иногда просто уходит от каких-либо смысловых определений. Два раздличных объекта могут сопровождаться попросту взаимными отсылками: Гусиные бои – "см. Петушиные бои". А определяя петушиные бои автор возвращает нас обратно к гусиным боям – "популярная забава, наравне с гусиными боями".
Отсутствие каких-либо принципов подачи материала приводит к тому, что в некоторых случаях автор предалает в качестве всеобъемлющей и исчерпывающей дефиниции описание всего лишь единичного случая: полундра – окрик, предупреждающий стоящих внизу людей, чтобы они береглись падающего сверхру предмета".
При определении значений автор не соотносит свои дефиниции с тут же приводимыми примерами. Так, кондовый – это "коренной, мощный, самобытный, ядреный; например, кондовый стрительный лес". Что же такое "ядреный лес"? Оказывается это просто "кряжистые, толстые, крепкие смолистые бревна". И тут же: "кондовые нравы". Читатель, исходя из определения, может подумать, что нравы "мощные" и "смолистые". Но они, поясняет далее автор "старинные, простые и даже грубоватые". Зачем автор дает вперемежку через запятую одиннадцать совершенно разных определений, чередуя их с совершенно неподходящими примерами, остается загадкой.
Данный словарь предлагает читателю информацию, имеющуюся во множестве общедоступных энциклопедий. Зачем объяснять, что Коран – это "священная книга мусульман"? Это слово есть даже в однотомном кратком словаре Ожегова-Шведовой. А, к примеру, слово моветон есть в любом издании Словаря иностранных слов [1] и имеет там приблизительно тоже самое определение, что и у Л. В. Беловинского.
Вряд ли эта интересная в целом книга может пригодиться "историкам, музейным работникам, литературоведам, исскусствоведам, редакторам…" (с. 3). Скорее это общеобразовательная литература для студентов, для тех, кто только начал изучать русскую культуру.
[1] Словарь иностранных слов / 11-е изд., стереотипное. М.: Русский язык, 1984. С. 318