Михаил Волохов. Игра в жмурики

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Аркадий. Феликс.

Наши дни.

Одна из комнат на проходной номерного Медико-санитарного отдела. На сцене темно. Входят с большими авоськами Феликс и Аркадий. Феликс включает свет. Ар­кадий тут же его выключает.

Аркадий. Ты шо, блин, совсем тюха? В холодильник сначала упакуй провизию.

Феликс. Засношал. Аркадий. Кто кого засношал.

Перекладывают продукты из авосек в холодильник, в шкаф. На стол ставят ка­стрюлю.

(Включает свет.) Эти больные, сука, умники-наушники, так и зырят по сумкам, так и зырят. А чего это вы, мальчики, несете с пищеблока? Сами, курвы гебешные, черную икорочку на красненькую намазывают, а тут килограмм капустки спокойно взять не дают.

Феликс. Вот главный зайдет, а из шкафа твоя капуста трипперная торчит килограмм на пятьдесят. Тяжелоатлет, ебена-ть.

Аркадий. А дожил я на этого главного с площади Эдмундовича свой большой и длинный.

Феликс. На балконе капусту солишь?

Аркадий. Я тебе шо квакаю, когда ты урюк сушеный здесь кило­граммами и молоко, сука, трехлитровыми банками для умащения же­лудка язвенного пиздишь?

Феликс. Блядь, заебал, на хуй.

Аркадий. Перевелся в мою смену - здесь немножко свои порядки -изволь иметь к мозгам.

Феликс. Полюбился ты мне, гребень, - потому и перевелся. Для ме­ня, хохлушка, ты хоть всю больницу распачкуй - мне по хую. Это ты тут на лимите - должен перестраховываться. Я проколотый.

Аркадий. Я не еврей - я на лимите. Вот Гитлер охуительно был прав. Я б тоже всех вас, жиденков Эдмундовичей, туда же, на хуй.

Феликс. Ну и я бы туда же всех вас хохлямундских партейных на­чальников. А за жиденков Эдмундовичей и по чану могу врикошетить.

Аркадий. Точно, значит, еврей. Русские фамилии, как гондоны, напялили и ебете всех в жопу, сука, жиды, блядь, жоржики парха­тые, вонючие.

Феликс резко поднимается со стула.

Ну врикошетить по чану, чайник, - я погляжу, блин, кто первый ври-кошетит. Правду-матку не перешибешь кулаками, Феликс Эдмундович. Хавать бум?

Феликс. В жопу, пиздорвашка, дурака вогнать, чтоб голова не дры­галась. А?

9

Аркадий. Чиво?

Феликс. Мясо взял, говорю?

Аркадий. Мясо дома жрать будешь, пидар. А тут каклеты заглаты­вай вонючие. Брезгуешь. Как их только больные улопачивают?

Феликс. Нашим больным курочку из дома приносят отварную.

Аркадий. На гебистскую зарплату, сука. А ты тут, на хуй, каклеты вонючие умасливай. Да не серь - есть мясцо. Клавка мне кусманчик от-фулюганила. Это тебе, еврею, мяса никогда не дают. И правильно!

Феликс. Ну, прохандехает Клавка теперь у меня через проходную -

зажмет мне мясца еще.

Аркадий. Да она вон через дыру в заборе учапает, как сегодня. Ло­вить ее, курву, сповадишься? А поймаешь - тебе ее мужик из ребер до-минушки смандячит. Один такой ловил - теперь вон дождевых червей словил на двухметровой глубине.

Феликс. В очко ее мужика я не драл. (Открывает кастрюлю.) Ну, каком хуя ты опять мясо в эту мандавошечную тушеную капусту всан-дячил? Тарелок, что ль, мало?

Аркадий. Тебе надо на тарелку, ты и делай себе на тарелку, мини-стир. Мне лично - посрать.              у

Феликс. Замудохал ты меня, поносник.

Аркадий. Вот когда замудохаю, тогда и скажешь, что замудохал. А то - точняк - по рыльничку сопатому замудохаю.

Феликс. Нет, слухай, лохач, я тебя уделывать не буду - я тебя просто

местным гебистам сдам и все.

Аркадий. Еще кто кого сдаст, блядь. А то, что ты, Эдмундбвич, на-клепщик - я в этом никогда не сумлевался. Тебе человека расстрелять -тебе, на хуй, это удовольствие. Все вы, Эдмундовичи пархатые, на одну физию. Пахать белоручите, а Нобелевскую премию вам отпишите. Нет -Гитлер точно был прав. Я бы вас тоже в Дахао - туда же. Вот Сталин тоже четко лупил в ситуацию.

Феликс. Ну, он бы тебя первого, хохла-сявку, и отзаправил по ле­нинским местам за морковку. Сам-то что здесь в больнице вохром фи­лонишь - тоже ведь, блядь, хохложопия, горбатить не любишь. На ово­щах. вон. крысятничьих капитал стряпаешь.

Аркадий. Ну а хуй ли государство меня в зарплате обворовывает -сам пиздел. Да я еще в таксопарке слесарем горбачусь. Если б у меня хата, как у тебя, слизняка, была, ты бы меня здесь, на проходной, хуй бы когда увидел. А в зоне ты б мне, вору, сохач с пятьдесят восьмой, попался бы. Я б тебя твоими же кишками накормил, вафлями запить дал, да за уши к потолочку гвоздоточками пришканапатил.

Феликс. Ну ты. сявка козырная, - красная косыночка. Крутанул весь Куйбышев - съебал в Москву. В зону тебя, шакала хитрожопого, - хуй зацапаешь.

10

Аркадий. Да не тебе, чихику-писателю, зацапывать. Бля, мужику тридцать семь лет - ни жены, ни детей. А хата трехкомнатная у козла есть в центре. Вот зачем тебе хата, да еще трехкомнатная?

Феликс. Блядством заниматься, попочка. В первой комнате трахать. во второй - кишками душить, в третьей - за уши к потолочку гвоздоточ­ками пришканапачивать и заканчивать, блядь, во все дырки: в ротик, в отверстие анальное. А Манька-то визжит, кровью прыскает, а я торчу.

Аркадий. Ну, сука.

Феликс. Хочешь такую сексуальную фатерку, хохля? Не, точно, хочешь?

Аркадий. Ну хочу.

Феликс. Хуй ты ее когда получишь.

Аркадий. Ну вот, а еще великим писателем русским, гуманистом, сука, заделаться хочет. Садист сексуальный, картежник, твою маму. Ты только вот еще попиши у меня здесь поэму. Ты сюда что, пожарником пришел за стольник, за Катюшу въебывать, - вот и въебывай пожарни­ком за Катюшу хрустящую. У тебя есть три свободных дня - вот и малюй тогда свою растительную поэму. А тут на сутки пришел - втыкай сутки честно. Пожарник, раздрыть твою кобылу, писатель-потаскушник. Я тебя научу работать пожарником. А то он тут еще больных кажную смену на сот­ни обдирает. Люди сюда легли после тяжелых ранений, ответственных за­даний, после Афгана, Чернобыля, из глубокой разведки, на хуй. Ты вон -солдата из Чернобыля на три с половиной Кати раздел, а третьего дня его похоронили.

Феликс. От радиации он лапки откинул, а не от того, что мне лавы просрал.

Аркадий. Блин, на четыре метра чувака закопали - это чтоб радиа­ция на поверхность не просочилась.

Феликс. Уж. во всяком случае, там ему триста спущенных хрустов -на хуй усрались. А, кстати, ты с ним рядом сидела, хохляшка, когда мы в картишки перебрасывались - мог и подхватить радиацию. А?

Аркадий. Что? Так мог и подхватить, что ль?

Феликс. Да не бзди, хохол. Вон. чернобыльские хохлы больше не­множко радиации хватанули - и то не бздят. Или куйбышевские хохлы бздюхаристее чернобыльских? Для меня это, как для писателя - откры­тие, твою поленом.

Аркадий. Чиво я играть с вами тогда садился? И меня ты, сука, тогда обул на сто один рубль, своего товарища по службе, - безжалостно обул.

Феликс. Сам подсел - и сам просишься в картишки-то.

Аркадий. Подсел-то в штанах, а отсел, едрить твою, без трусов. Ну ты у меня поэму попиши еще, я тебя точно научу работать пожарником, сука. (Ест тушеную капусту.)

Феликс. А ты у меня еще овощей из пищеблока покачаешь, и тебя самого откачаю в Петровку. Без лажи. Удовольствие получу.

Аркадий. Что ты сказал, пидар? Повтори.

Феликс. Висщий получу кайф, петюнчик!

11

Аркадий. Ну ты ладно, Феликс, фраерюга, ну ты должен понимать шутки веселые. Ну надо писать поэму - ну пиши свою ебическую поэму. Сам же понимаешь, что это на хуй кому обосралось. И в картишки играй, - пожалуйста. Делать же все равно во время дежурства не хуя. Ты чувак свой в доску. Когда тебя народ просит, ты никогда в картишки не отказываешь. А то, что раздеваешь всех под листик, так это кому пове­зет. Не хочешь играть - не садись. Насильно никто не заставляет. Ты тоже иногда проебываешь Вите.

Феликс. Витюха - первый номер. Одно мое слово - он тебе чердак точно свернет, хохлямушка.

Аркадий. Витюха-Муромец - чувак отличный, на хуй.

Феликс. Ты, блядь, капусту штефкаешь - она же туалетом воняет. И мясо все в капусте провоняло. Сдам я тебя, хохлямундия в Петровку. Или Витюха тебя жить научит, - не вижу я другого выхода.

Аркадий. Ну ты прав, Феликс. Я ж тоже понимаю, что эта капуста

говном воняет.

Феликс. Говном воняет, а жрешь, как Гаргантюа.

Аркадий. А кто такой Гаргантюа?

Феликс. Охуительно долго объяснять.

Аркадий. Нет, - можешь и не объяснять. Я, может, и не пойму. Я простой человек, Эдмундович, народ. А ты вот пишешь для народа. А когда тебе народ вопрос предлагает, ты занят. Ну хуй ли, блядь: занят так занят. Ты, может, гений народный. У тебя, может, каждая минута -Нобелевская премия. Я понимаю - я не обижаюсь. Я простой человек, Феликс Эдмундович. Вам, евреям, бабки надо заколачивать на чуйствах-страданиях простого русско-хохлятского человечка, а тут да­вай живи-подыхай вечным вохром сторублевым. Когда ты в карты нас, простых людей, шельмуешь, я меньше обижаюсь, если честно. Но вот конкретно: твои поэмы кому, на хуй, нужны? Сам же говоришь - не пе­чатают. Мне до лампы: это твоя ебическая проблема. Я только не врублюсь - какого ля ты тогда бумагу изводишь? Купил бы лучше у ме­ня птичку Кешу - знаешь, как поет извращенно. Вот он, кенарь-то: ма­хонькая такая пичужечка, а когда поет - вот это искусство валит епиче-ское-ебическое. А вот что твое искусство такое, Эдмундович, я не хуя не чую. Почитать бы хоть дал или объяснил популярно, об чем речь.

Феликс. Интересуешься искусством, Аркаша?

Аркадий. Ну а что я совсем пень-пнем?

Феликс. Да уж объясню я тебе, мальчик, что такое мое искусство. Кто усердно просит, тому дают.

Аркадий. Ну вот - приятно слышать.

Феликс. Я не первый писатель в этом мире, Аркаша. Так?

Аркадий. Так.

Феликс. Ну а ты, стало быть, не первый мудак, кому все эти мои пи­сания, на хуй, обосрались. Так?

12

Аркадий. Нет, ну Гитлер точно прав был, Эдмундович. Ты на меня, писатель, обижайся не обижайся, а Гитлер прав был абсолютно.

Феликс. Вот и пишу я для того, чтобы таких парашников, как ты, поменьше было.

Аркадий. А я, читатель, говорю, что тебя, Бегена-писателя, давно убивать пора.

Слышен шум машины.

Открой ворота - главный.

Феликс. За твои ворота вохровские мне червонцы не печатают, хох-ляндия.

Аркадий. Ну, блядь, сука, Абрам-пожарник! Выходит. Выпускает машину главврача. Заходит.

Ну пожарник жопистый, ты у меня полыхать будешь, я тебе хуй по­могу. синагожке.

Феликс. Тебе, чувак, три дня отпуска дают за то, что ты в пожарной дружине числишься. А мне за твои епические ворота - хуй с маслом.

Аркадий. За ворота, конопашка, ты мог иметь мое к тебе хорошее отношение.

Феликс. А в гробу мне укакалось твое ко мне хорошее отношение, лохачёнок.

Аркадий. Погоришь, Абрамчик - как пить дать погоришь. Пожар-то, он от ветра шибче разгорается. Ты никогда не задумывался, что тебе за­светится, если вся эта сифонная гебешная больница заполыхает со всеми людьми, со всей аппаратурой валютно-заграничной?

Феликс. Поджигай. Мне главное из города пожарную команду вызвать.

Аркадий. Ну ты еврей - ты всегда отмажешься, это точно.

Феликс. Рыжий еврей.

Аркадий. Что?

Феликс. А то, что стукачи, убийцы гебешные, что здесь лечатся, в этой секретногебешной лечебнице, пусть горят. Земным огоньком их ошпарить надо, а то ж в аду чертей пересажают, когда, бычары, на Страшный суд явятся. Опытные.

Аркадий. И не ссышь ты мне это все транслировать, Эдмундович?

Феликс. А не ссышь ты это все на ус мотать. Аркаша?

Аркадий. Пацан ты интересный, покалякать с тобой - одно удо­вольствие. А то ж здесь за двадцать четыре часа бессменных со скуки мож­но сбрыкнуться. Маринка, пизда, уволилась. Ты Маринке-то хоть впер?

Феликс. Кому хочу, тому я и впираю, коллега.

Аркадий. Вот все вперли Маринке, а ты, коллега, забрезговал. И в этом пункте, Эдмундович, ты от коллектива отошел. Я понимаю - ты медсестричек стерильных в своей трехкомнатной фатере к потолочку за

^

ушки гвоздоточками пришканапачиваешь и жаришь в такой позе во все дырки. Бабушка тебе, говоришь, квартирку по наследству отписала? Грибы твоя бабулька, видно, сильно собирать любила и кушать, как и все бабушки.

Феликс. А если да. то что?

Аркадий. Да просто трудно доказать, что человека предумышленно стравили, когда он бледную поганку схавает.

Феликс. Я полагал, что ты мудак именно такого уровня.

Аркадий. Полагал?

Феликс. Полагал.

Аркадий. Ну и Госплан.

Феликс. А я о чем.

Аркадий. А теперь, значит, сандалишь стерильных медсестричек, в своей дармовой трехкомнатной хазе пришканапачивая их к потолочку гвоздоточками?

Феликс. Гвоздоточками.

Аркадий. И поэмку, пишешь, как бабушку бледной поганкой прибрал?

Феликс. Пишу, Аркаша. Достоевский раз написал такую штучку, а я еще раз пишу.

Аркадий. Ну так позволь мне у тебя спросить, Феликс Эдмундбвич, великий писатель совейский.

Феликс. Ну-ну, вопросик - пожалуйста. Все вопросики, пожалуйста, к совейскому писателю. Ну.

Аркадий. У тебя писька от ебли не пухнет, Эдмундбвич?

Феликс. Сократовский вопрос, совдепия, сократовский! Ну и по­зволь мне ответить по-эпикуровски.

Аркадий. Весь внимание, - отвечай. Ну-ну.

Феликс. Хуй у меня от ебли слюной сперматической исходит - так ему хорошо.

Аркадий. Ну вот просто первый раз я такое еврейское говно в жизни встречаю. Я тебе по дружбе говорю.

Феликс. Ну я тебе давно уже по дружбе сказал, что такого бранд-сбойдного разговаривающего хохлятского поноса я представить просто себе не мог, что он мог таким смердящим из матери природы высраться.

Аркадий. Тебе, Феликс, жить, - отъебись, на хуй.

Феликс. Тебе не жить?

Слышно поскуливание собак.

Аркадий. Опять все мясо сожрал - собакам не оставил, сука.

Феликс. Чтобы они всю ночь здесь за тебя ворота стерегли, когда ты дрыхать будешь в час ночной не по инструкции?

Аркадий. Ты тоже час ночной не по инструкции кемаришь • тебе тоже собаки помочь, если что, смогут.

Феликс. У меня на то пульт противопожарный с сиреной.

14

Аркадий. Кто из нас говно? К тому же вот Лев Толстой мясо совсем не жрал, а в шестьдесят лет имел стоящий хуй, потому как детей рожал и был, между прочим, оченно великим писателем.

Феликс. И ты вот мясо не жрешь. Почему тогда мудак?

Аркадий. Поговори-поговори.

Феликс. Откуда знаешь, что Лев Толстой мясо не жрал?

Аркадий. Да у нас в таксопарке тоже один писатель пожарником за­делался - тоже все поэму епическую пишет. Да тот хоть ворота не брез­гует открывать - и то хоть от него польза ребятам. И Люське-диспетчеру все вперли - и он впер. А ты? Кончил МВТУ им. Баумана. Получил охуительную специальность - инженер по космической сварке. Государ­ство на тебя тысячи золотом ухандокало. Нет, сука, захотел стать мил­лионщиком, Солженицыным. Отзаправил на тот свет баушку, устроился пожарником чтобы не работать, растлеваешь медсестричек, молоко пиздишь, сухофрукты, лекарства, в картишки народ раздеваешь на тыщи, поэму антисоветийскую кропаешь для самолечения души своей испепеленной, - твои слова, я запомнил, на хуй. Нет. ну образ совейско-го коммуняги, которого надо к стенке. А тебя тут еще стольником госу­дарство одаривает. Тебя бы сейчас в урановый забой, ты бы человеком сразу стал. И почему ты до сих пор не в Израиле, Шамирчик? И там ты на хуй кому нужен, пожарник. Поэму там и без тебя писать мудозвонов хватает. Да тебя туда еще хуй пустят. Не, ваще, мне тоже комично. Ге-бисты в нашей больнице лечатся, а мы с тобой тоже режимники - тоже подписку первому отделу давали о неразглашении государственной тай­ны, что гебисты у нас здесь лечатся. Косвенная секретность, еб твою мать. У космонавтов, министров, гиниралов, на хуй, и старики здесь свою жизнь доканчивают. Не хотят сами, суки, за предками своими ухаживать. В бледных поганках, небось, бледно разбираются. А просто­го смертного сюда положат. - жди. А была деревенька здесь когда-то рус­ская - рядом с этим номерным медико-санитарным отделом. Еб твою мать.

Феликс. А в прошлом годе поснесли дома - поразогнали старичков и старушек. Испугались гебисты, что люди правду какую про них аку­лам империализма выдадут

Аркадий. Одно хорошо - не пустят тебя, товарищ Поливайлович, в Израиль с этой больнички, ты даже можешь и не проситься.

Феликс. Уверен, что хочу в Израиль?

Аркадий. А что тебе здесь делать, в Союзе? Поэму не печатают, как инженер деградировал. Работа пожарником за стольник - говно работа. Интеллигент, шизофреник, еврей. Патриоты вас в тисочки завинчивают. Я б ваще. на хуй, всех вас евреев к стенке и без разговоров, сразу - всю вашу подлянскую нацию марксистскую. Зря ты до сих пор не за бугром, еврейчик, зря. Попомнишь мои слова - поздно будет.

Феликс. Жить я не ссу, Аркаша, денег у меня и здесь прорва, а лю­дей там за бугром мне убивать больше не хочется.

Аркадий. Че?

15

Феликс. Хуй через плечо - работать надо. В картишки играть бум?

Аркадий. Бум. А-а птичку у меня купишь?

Феликс. Хорошо поет?

Аркадий. Извращенно поет.

Феликс. И започем кенарь-то?

Аркадий. За четвертак отдам - с клеткой. Одна клетка пятнадцать

рублей стоит.

Феликс. Что так смотришь?

Аркадий. Как смотрю?

Феликс. Как хуй на целку через стенку.

Аркадий. А? Ха-ха. (Смеется.) Да выпить чего-то хотца. Может, нас сегодня каким жмуриком медсестрички одарят. Я тебя, Феликс, за одно здесь уважаю: что ты в первую смену начал жмуриков со мной в дубо-резку катать и что ты мне свою долю спирта отдаешь безвозмездно, на хуй.

Феликс. Мастырка ужигает.

Аркадий. Язвенник. А какой ты, на хуй, тогда, в пизду, писатель, если не пьешь? С одним жаргоном зэковским писателем не взлетишь. Сидел, что ль, говори честно. По какой статье?

Феликс. По влажной - привычное дело жмурики. (Достает из кар­мана и кладет на стол колоду карт.)

Аркадий. (Берет в руки колоду карт.) Свеженькая колотушка. За-

мочно.Разорился?

Феликс. Ты б хоть раз разорился. А то на меня бочку катишь, а сам дешевка дешевкой, Аркашка.

Аркадий. Семья, деньги нужны. И не я тут кажный день мильёны

вышпиливаю.

Феликс. Лимоны. (Кладет на стол на кон рубль.) Хруст. Может, больных кого позовем, сантехников, Витюху?

Аркадий. А может, идут они сегодня на хуй, Феликс. Накурят, шума будет - Витюха разует. Тебе надо?

Феликс. Ну так я разую.

Аркадий. Вдвоем много не разуешься. Целковый. (Кладет на стол на кон рубль.)

Феликс. Можно попытаться.

Аркадий. У кого больше денег, тот в секу и выигрывает.

Феликс. До хуя, говоришь, валюты сегодня?

Аркадий. Не еби мозги, - потянемся, кому раздатчиком. (Вытаскивает из колоды карту.) Десяточка. Ну ты, блядь, сейчас туза

вытянешь.

Феликс. Ебстественно. (Вытаскивает из колоды карту.) Туз пиковый. Аркадий. Так и знал. Сдавай, мухлевщик. Чирик, дичка потолок? Феликс. Ну, можно и Катюшу стохрустовую. Тугриков у тебя сегод­ня до хуя и больше.

Аркадий. А не надо считать чужие деньги. Дичка. (Кладет на стол десять рублей.)

16

Феликс. Ну красинькую-то я завсегда поставлю. (Кладет на стол десять рублей.)

Аркадий. Чиво, Катюша сегодня потолок, говоришь?

Феликс. Если хочешь.

Аркадий. Ну Катюша так Катюша. Еще дичка. (Кладет на стол де­сять рублей.)

Феликс. Забери. (Бросает в колоду свои карты.)

Аркадий. Может, по полтийничку зарядим - чего мне там забирать.

Феликс. Зарядим.

Достают на кон деньги.

Аркадий. Когда ты проебываешь, Феликс, я так тебя уважать начи­наю. (Сдает карты.)

Феликс. А я все думаю, почему я в тебя такой вечновлюбленный. Чирик. (Кладет на стол десять рублей.)

Аркадий. Кость подвалила, сука. блядь. Опять же наебешь. А чет­вертной-то лист к ответу не хотите? (Кладет на стол двадцать пять рублей.)                      .

Феликс. Да уж где хохол прошел, еврею делать нечего. (Кладет на стал двадцать пять рублей.)

Аркадий. Опять же, падла, сливки снимешь. Полтийничек под вас. (Кладет на стол пятьдесят рублей.)

Феликс. Пройти, что ли? (Кладет на стол пятьдесят рублей.) Дей­ствительно. блядина, деньги появились.

Аркадий. Ну не тебе же, Ротшильду, всю жизнь-то при деньгах. Вскрыться, что ли. Ладно, хуй с тобой, объебывай честного человека -прошел еще полтийничек. (Кладет на стол пятьдесят рублей.)

Феликс. Ну ты меня знаешь - я никогда первый на полтийничках не вскрываюсь. (Кладет на стол пятьдесят рублей.)

Аркадий. Наебешь ведь, еврей. Вскрылся. Тридцать - на червях. (Кладет на стол пятьдесят рублей.)

Феликс. На бубях - тридцаточка.

Показывают друг другу карты.

Аркадий. Во, бля, красиво сварили. Тяни давай, кому раздатчиком. Феликс. (Вытягивает из середины колоды карту.) Восьмерка. Аркадий. Ну у меня, конечно, меньше. (Вытаскивает из середины карту.) Шестерка. Задолбал, амбал.

Феликс. Очко играет? (Сдает по три карты.) Слово. Аркадий. Полтийник. (Кладет на стол пятьдесят рублей.) Феликс. Смачно пернул. Катюша. (Кладет на стол сто рублей.) Аркадий. Ну ты и бобер, сука. Есть тридцать очей, признавайся по-честному. Прошел. (Кладет на стол сто рублей.)

17

Феликс. Что ты такой серьезный? Три туза пришло? Бля, как Мус­солини. Да выигрывай эти сраные бабки. Прошел. (Кладет на стол сто

рублей.)

Аркадий. Ну мне эти бабки мандавошечные тоже, на хуй, усрались. Прошел Катюшу. (Кладет на стол сто рублей.) Жопой чую: наебешь опять. Сука. на фуфу заловишь.

Феликс. Еврей да хохла на фуфу не заловит - какой я тогда, к ебе-ням, еврей. (Кладет на стол сто рублей.)

Аркадий. Вскрылся, сука!! \(Кладет на стол сто рублей.) Тридцать два.

Феликс. Тридцать три.

Аркадий. Покажи! Ни хуя себе. Ну. сучня еврейская. Бля - пятьсот рублей за пять минут просрал. Ни хуя себе - тридцать три. Опять в очко зарезал. Блядь, дай сюда колотушку. (Просматривает колоду карт.) Сука, три туза пришло. А у меня шаха, туз и дама пикушная. Пикушная дама, сучка! (С силой бросает карту.)

Феликс. Продолжим?

Аркадий. Иди на хуй, иди, сука, пиши свою ебическую еврейскую поэму - от меня только отъебись, на хуй.

Феликс. Ну отыграешься в другую смену, ну стоит так расстраи­ваться? Деньги - это говно бумажное.

Аркадий. Пятьсот рублей говна за десять минут - не хуя себе не пе­реживать. Мне полгода на этой поганой вохровской пахоте за это говно батрачить, сука. Небось, рад до усрачки.

Феликс. Для меня деньги - мусор, ты знаешь. В это говно выиг­рывает тот, кто к этому говну легче относится.

Аркадий. Да уж легче меня к этому говну никто не относится, твою не так. Ну тебя точняк ни одна баба не любит.

Феликс. Ну почему не любят - меня как раз любят: и в заглот берут, и в попу дают. Знаешь, как хорошо живого человека в попу. Во-первых, бля, мягонько. во-вторых - хуй плотно так обжимается, а в-третьих, эта процессия оченно сексуальная.

Аркадий. Да уж, неплохо живого человека в попу - чуешь процессию.

Феликс. Пробовал?

Аркадий. Щас попробую. Тебя, суку, удавлю, на хуй, и попробую. Феликс. Сказано - сделано.

Аркадий. Блядь, что я. мудак, приехал в эту дешевую Москву на эту объебистую работу? Вот раньше я, на хуй, тугрики зарабатывал в

Куйбышеве.

Феликс. Проворовался там, приехал сюда - все по графику. Аркадий. По фургону картошки в день заворачивал - по куску, по косой в день зарабатывал. Не то что ты, писатель - картежных дел ма­стеровой.

Феликс. Пятьсот рублей за десять минут - слабо что ли? Аркадий. Клево, на хуй. Да мне бабки по фигу Я сейчас пропоносил - пропоносил. Спокойно, без нервов. А ты бы на моем месте сейчас точ-

18

нхк укантропопился. Просто жалко, что такому фраерюге худосочному деньги достались.

Феликс. Да уж, как деньги достаются, так они и уходят. Легко, на­верно, тебе пять сотен достались?

Аркадий. Да как я вчера эти пять сотен заработал, тебе. оленю фар­шированному, хуй когда заработать. Красиво, изячно заработал.

Феликс. Да вижу, что изячно, не за полгода этой вохровской каторги.

Аркадий. Вот и иди на хуй. Понял?

Феликс. Ни хуя не понял.

Аркадий. Поймешь, когда по шнобелю ебну.

Феликс. И я могу ебнуть по шнобелю. Лопатой, там, совковой, ло­мом. огнетушителем - у меня до ебаной страсти этого противопожарно­го. противохохлямундского инструмента. Потом и шильцем могу, сажа-лом. да и бритвочкой по глотке тоже могу.

Аркадий. Что ты хуйню такую пиздишь, жиденок?

Феликс. Хуйню?

Аркадий. Ты и взаправду человека можешь рубануть, на хуй?

Феликс. А ты не можешь?

Аркадий. Какие-то вопросы у тебя непонятливые.

Феликс. Ну ты первый с непонятливыми вопросами в душу клинишься.

Аркадий. Я просто спрашиваю, а ты с какой-то начинкой гадюшной.

Феликс. А ты мне что. мало змеиной начинки подкачиваешь? От­крытие новой звезды в созвездии Мудозвона, ё.

Аркадий. А вот так - хуй ее поймешь.

Феликс. Кого хуй поймешь?

Аркадий. Житуху нашу ползающую хуй поймешь.

Феликс. Подход к Расее ленинский.

Аркадий. Блядь, заебал, на хуй!

Феликс. Ты слышал, вчера еврея одного рыжего с высотного дома поутрянке в подъезде грохнули? В семь часов. Темно щё было.

Аркадий. Не хуя не слышал.

Феликс. Да в соседнем квартале. Не слышал?

Аркадий. Это в башне, что ль? Не хуя не слышал. Еврея грохнули?

Феликс. Рыжего еврея. Факт фактический.

Аркадий. Ну и одной фактической еврейской сукой меньше стало.

Феликс. Не хуя ему было с КГБ контачить - доконтачился.

Аркадий. Чё, он с КГБ контачил? Тявкай больше. Откуда знаешь?

Феликс. Ну у меня, писателя, знакомых до ядреной фени. Моська.

Аркадий. А чего он это с КГБ контачил? Чего это ему усралось?

Феликс. Его надо было спросить. Я слышал, он сначала был фарцой книжной. Книги дефицитные ксерокопировал, продавал. Ницше, Бер­дяев, Фрейд. Авторханов, Солженицын - ну и так далее. Знаешь?

Аркадии. Кроме Солженицына, ни хуя не знаю.

19

Феликс. Не важно. Ну потом его гебисты за жопу схватили. Пред­ложили: или на нас работай, или на Колыму, на хуй, запретим - в ура­новый забой. Ну он и согласился.

Аркадий. На что согласился?

Феликс. На КГБ работать согласился - прежних своих дружков за­валивать.

Аркадий. Вот, сука, на хуй. Но, наверно, дружки его тоже одна сво-лота. Я не уважаю книжников. Я у одного книжника Дюму Монте Христа купил вон за сороковник - теперича ни хуя не уважаю.

Феликс. Что-то ты весь вспотел. Аркадий Всеволодович. Неважно

себя чувствуешь?

Аркадий. Да нет - нормально. Чего, заметно, что я себя неважнецки

чувствую?

Феликс. Да нет, как привыкнешь, вроде незаметно. В начале смены

заметнее было.

Аркадий. Чего заметнее?

Феликс. Да вот руки у тебя как-то дрожат психически. Да и голос чего-то поскрипывает - будто несмазанный, непромытый будто. Че с то­бой, случилось-то?                                        .

Аркадий. (Прокашливается.) Да это мы вчера с корешами поддали. Чересчур промыл голосище-то.

Феликс. Потом уже поддали?        •   •

Аркадий. Ну естественно. (Пауза.) Ну как узнали, что в высотном доме еврея рыжего грохнули, ну пошли, посмотрели, потом пошли, под­дали. Там, блин. кровищи - с океан бермудский. По горлу чувака бри­твой полоснули, чтоб не мучился долго. А? Правильно?

Феликс. Ну-так. Интересно, значит, было посмотреть, как человека

рубанули?

Аркадий. Не человека - еврея, на хуй. Понял? Ну посмотреть-то всегда интересно. Толпа собралась. А что интересного: смерть, кровь,

грязь, на хуй.

Феликс. И Раскольникова потом поглядеть тянуло. Все человеки.

Аркадий. Что?

Феликс. Дед Пихто и бабка с пистолетом.

Аркадий. Я тебя, емариста, там тоже видел.

Феликс. Дружкам своим на меня пальцем тыкал. Видал.

Аркадий. Ну мог подойти поздороваться, познакомиться с моими корешками. Все-то ты, еврей, брезгуешь простого человека.

Феликс. Ну и прилично потом поддали?

Аркадий. Да. уж. приличественно - весь день в отрубешнике был.

Феликс. Значит, с утра пошли, поглядели на убитого еврея, потом пошли, поддали. Так?

Аркадий. Ну так.

Феликс. Потом весь день в отрубешнике. Так?

Аркадий. Тебя это сношает?

20

Феликс. Но ты же говоришь, что и пятьсот рублей вчера заработал -это когда в отрубе, что ли? Ловко. Но не понятно.

Аркадий. А ты что, в следователи ко мне записался?

Феликс. А что, неважнецкий из меня следователь?

Аркадий. Замурыжил ты меня, Феликс Эдмундович, - охуительно тамурыжил. Снял пятьсот хрустов - отстегнись спокойно. Что тебе от меня надо? Хочешь писать поэму? - иди пиши свою ебическую поэму, а от меня. манишка крахмальная, отстегнись, по-хорошему.

Феликс. Да не хочу я писать эту свою ебическую поэму - закрахма--тила она меня в доску. Поговорить вот с хохлятским человеком по ду­шам хочется.

Аркадий. Что у нас с тобой разговор - как собаки лаемся.

Феликс. Ты первый начинаешь.

Аркадий. Еще кто первый начинает. У тебя ж характер, сука, ко­зырной зэковский. Так-то характер мне твой нравится. А так-то ты мудак мудаком. Ну вот, не могу я с тобой иначе разговаривать, Феликс Феликсович. Ты интеллигент творящеский, - поэму свою епическую кропаешь, на хуй никому не нужную. Я, блин. твою жизнь абсолютно не понимаю. И водку не пьешь, и Маринке не впер, - это не по-свойски. А что. этот рыжий точно в КГБ продался? Евреев-то в КГБ-то не берут.

Феликс. Когда приспичит, в КГБ и цэрэушников берет. Телек-то смотришь, - политику? Показывали.

Аркадий. Да видел передачку - цэрэушник гебистам продался. Смелый.

Феликс. А сам-то чего такой мандражильный, чего ссышь-то все?

Аркадий. Чего это я ссу?

Феликс. Ну как чего ты ссышь, - ты ж его, этого еврея рыжего зама­рал-то бритвой, фиской по глотке!

Аркадий. Чивоо?!!!

Феликс. Да не ссы - все по-совейски: замарал - замарал: пятьсот рублей за работу заработал. Все оплачено, все уверенно - не ссы.

Аркадий. Я тебя точно, блядь, замараю, сука! Я тебя, точно, пидар, грохну! (Бросается на Феликса - тот приемом карате сбивает Арка­дия с ног.) А-а.

Феликс. Ну что, грохнулся? Скажи спасибо, что ласкательно я тебя еще грохнул.

Аркадий. Чего ты дерешься? Я тебе что сделал? (Встает.) Откуда ты все знаешь?

Феликс. В КГБ служу - потому все и знаю. Нарвался ты, мальчи­шечка, на мою блюбёвь.

Аркадий. А гуляй, сука, понтер-блюбёвник, до ветру. Труп мне пришить захотел. А не сполучится. Этот пижон рыжий - гебист. Трави баки - только не мне.

Феликс. Был гебистом, потом стал на ЦРУ шустрить - своих гебеш-ных тварищей заваливать за доллары. Ну вот, и надо было его охироси-мить. Это дело поручили мне. ну а я перепоручил тебе. Теперь ты наш

21

тварищ - проверенный наш тварищ, Аркашка. А ты еще не доволен. Благодарность человеческая. Делай добро людям, сука.

Аркадий. Чиво? Мерси, на хуй. Ты мне ничего не перепоручал, япошка.

Феликс. Так вот, это я тебе конвертик с ксивой и пятью сотнями в почтовый ящик закинул.

Аркадий. Ты?! Сука! Фашист, блядь, сука! Убью, на хуй!!

Феликс. Я был уверен, что с тобой, бздюмовником и националистом, это дело без помех сконтачит. Выбросил посланьице или хранишь?

Аркадий. Сжег, на хуй.

Феликс. "Прости меня, хохол-Аркашка, сердечно, но залудил, про-штрафил я тебя в наперсточек ферзю мокрушнику афганскому. Да, к твоему счастию - есть вот обмен смертушек. Вскрой глотку лезвием Са-шутке, рыжему еврею по Ушакова шесть, квартирка восемнадцать -твои пятьсот рублишек. А коли запротивишься. шаромыжник таксомо­торный. - до завтрашнего дня нет лезвиючка в твоем горлышке. И де­талька в помощь: Сашутка в семь утра выходит из подъезда на работу. Неудачливый в наперсток любер-афганский, который тебя, хохла-мужика, на суде том запомнил и веско невзлюбил". Так?

Аркадий. Так.

Феликс. А что сжег писульку, так это профессионально. Ну что, грамотно, литературно я малявку составил? А все пиздишь. зря я зани­маюсь литературкой художественной. Это и есть, хохол, то самое искусство.

Аркадий. Я перебздел - да. Сука. Афганские любера - это самые лю­тые платные убийцы в Москве, я знаю.

Феликс. Много ребятишек с Афгана после дембеля в убийцы пошли. После Афгана оно привычно мирных людишек шпокать. А ты и без Аф­гана лихо справился - ценю.

Аркадий. Я на суде против одного любера речь толкал. Он ночью таксиста нашего по горлу бритвой ради копеек, сука. Я подумал, что дружки его меня вычислили. Я тебе рассказывал, гаду, про суд.

Феликс. Ну я и воспользовался.

Аркадий. Падаль!!! Понял ты кто, - падаль.

Феликс. Ну ты тоже, змей, не подарочек. Пришил еврея хладно­кровно, будто всю жизнь людей скальпировал. Или трудно было?

Аркадий. Хуй ли, блядь, трудного. Я бутылку пива раздавил перед этим. Когда я бутылку пива выпью, мне все по хую. Мне больше не на­до - только бутылку пива. Это после дела я могу ужраться. У меня же жена, две девочки. Я подумал: как бы они без меня остались? А к мусо-рам обращаться за помощью - это ж бесполезно. Только хуже могло по­лучиться. Я так соображал.

Феликс. Я рассчитывал на твою семейную сообразительность. Ар­кашка.

Аркадий. Ты страшный фашист, сука. И я вот, на хуй, убил челове­ка, а будто и не убивал человека, еврея.

22

Феликс. Знаю.

Аркадий. Знаешь? Ты тоже убивал? А кого? Евреев тоже?

Феликс. Кого я - тех уже нет человеков, евреев.

Аркадий. А ты еврей, сам-то?

Феликс. Все мы евреи, если по Марксу живем. Или по Христу.

Аркадий. И многих ты своими руками?

Феликс. Профессия.

Аркадий. Замочная профессия. Теперь я понял, почему ты поэму пишешь для самолечения и читать никому не даешь. Твои же гебисты тебя и хлопнут без очереди. Про делишки свои мокрушные пишешь?

Феликс. Так и быть, Аркаша, куплю я у тебя кенаря - извращенно ты мне показываешься.

Аркадий. А ты мне ни хуя не показываешься, Эдмундович. Что я те­бе такого плохого сделал? Ты что, осерчал, что я тебя попросил молоко с пищеблока поменьше пиздить? Но ты ж офанарел со своими трехлит­ровыми банками. У больных же пиздишь. Они ж тебе. своему сотрудни­ку', столько денег в карты просаживают. Ты цистерну парного молока после каждой смены можешь покупать.

Феликс. Ну спиздить-то куда приятнее, если можно спиздить. Тебе ли это объяснять, хохляндия?

Аркадий. Конечно, оно приятней спиздить, если можно спиздить, Эдмундович

Феликс. А спиздить у своих коллег, убийц хронических, литра три молока под носом - это ж роскошвенно. это ж интерес спортлотошный.

Аркадий. Что-то мы все тут собрались убийцы.

Феликс. Теперь вот и ты стал членом нашего тварищества. Учись точнее выражаться.

Аркадий. Ххорошо.

Феликс. А дрожит у тебя голосок. Тебе еще далеко до профессиона­лизма.

Аркадий. Зачем ты это со мной сделал?! Другого нельзя было найти?

Феликс. Вот как ты сам. хохол, за чужой спиной отсидеться-то лю­бишь. Ты считаешь, что я с тобой обшибся?

Аркадий. Да, вроде, как сказать.

Феликс. А если четко, уверенно ответить?

Аркадий. Я думаю, что вы во мне не ошиблись, товарищ.

Феликс. Вот и хорошо. Нам свежевыстроенные кадры нужны. Пре­дательские кадры мы не перестраиваем. (Большим пальцем проводит себе по горлу.)

Аркадий. Так точно.

Феликс. Еще задание получишь - исполнишь?

Аркадий. Так точно. Какое задание?

Феликс. Ну кого-нибудь там к праотцам забросить. Члена какого, дармоеда еврейского, который мешает жить совейским людям. Ты же совейский человек, хохляндия?

23

Аркадий. Я - советский человек.

Феликс. Ну так, исполнишь?

Аркадий. Прикажете - исполню члена антисовейского.

Феликс. Да, хохол, замочный ты кадр - просто невозможно не ку­пить у тебя кенаря. За четвертак, говоришь, отдаешь птичку?

Аркадий. Да знаешь, Эдмундович, я вот что решил - не надо у меня покупать птичку, я ее тебе так подарю.

Феликс. Кеша, друг! (Обнимает Аркадия.) По гроб жизни обязан за

птичку - такое счастье.

Аркадий. Да не за что. Феликс Эдмундович, не стоит. А послушай, Эд­мундович, ты меня, конечно, того, - извини, а у тебя что, есть и книжечка?

Феликс. Какая у меня есть книжечка?

Аркадий. Да красненькая такая книжечка - по ней еще пройти везде

можно.

Феликс. А-а - члена писателей советских красненькая книжечка? Да нет у меня такой книжечки, Аркаша, не вчленился еще официально.

Аркадий. Да не, Феликс, другой красненькой книжечки.

Феликс. Какой другой?

Аркадий. Ну этой - члена КГБ.

Феликс. А-а-а - куда гнешь, змеюга. А зачем тебе?

Аркадий. Да посмотреть очень хочется. Интересно. Никогда не видел.

Феликс. Ну что ты лапшичку-то на ушки вешаешь, Аркашка, что никогда не видел? Тебе тут каждый второй больной показывает - гебеш-

ным членством бахвалится.

Аркадий. А я не спрашивал показать. Вот три года уже отслужил, а не спрашивал. Сапожник без сапог.

Феликс. Ах ты, сапожник без сапог, - мой ты лапотник. Ты ж про­верить, моя радость, хочешь - точно я гебист или блефую.

Аркадий. Да, Эдмундович, проверить хочу. В середку бьешь - в де­сяточку.

Феликс. Почерк большого гебешного виртуоза в тебе усматриваю. моя ты десяточка. Посмотри мою книжечку, Аркашка, - Фомка ты не­верующий. (Достает из кармана "краснокожее " удостоверение КГБ и

показывает его Аркадию.)

Аркадий. (Читает.) "Выдано капитану Феликсу Феликсовичу По-ливайлову". Печать, фотография. Похож! Простите великодушно, това­рищ капитан, что чуток сумлевался. Хорошенькая такая книжечка - ма­ленькая такая, удобненькая.

Феликс. Охуительно удобненькая книжечка, Аркашка. У фарцы-

книжника хуй купишь.

Аркадий. А у тебя звание приличное - молодец, поздравляю.

Феликс. Для моих лет - самое зашибительское.

Аркадий. Ты только меня прости. Феликс Феликсович, - ну я думал тут со мной бумагомаратель какой работает, а ты, оказывается, человек.

24

Феликс. Каждый гебешник должен уметь маскироваться. Я тоже вот думал, что тут со мной хохол-воришка щипаченок работает ни на что не способный. ан вить, способным оказался. Умеешь скрывать способ­ности под дебильной ряшкой.

Аркадий. Я оченно способный, Феликс Феликсович. Все что прикажете, то и смастачу. Я вам по способностям, а вы мне по потребностям. Так?

Феликс. Мы хорошо за способности тугрики чеканим - не обидим.

Аркадий. Просто рад пренебесно.

Феликс. Ну а вот, если не забашляем за способности - в дамки чело­вечка антисовейского оформишь?

Аркадий. Ну а почему это не забашляете за способности?

Феликс. Ну как почему? У нас все по убеждению работают. Бабки на втором месте.

Аркадий. По какому убеждению?     .                  •

Феликс. По коммунистическому убеждению, моська. Ну ты, моська, где родилась, где живешь? Ты что, совсем мудачноконтуженная?

Аркадий. Не. ну я просто к тому, что коммунисты-то сейчас не­множко перекувыркиваются, когда перестраиваются.

Феликс. Стариков в отход - молодых в поход. Перегруппировка -чтобы ебнуть, сука, так ебнуть, на хуй!

Аркадий. Напоследок.

Феликс. Навсегда! Блядь, а не понимаю - ты за кого?

Аркадий. Я за КГБ.

Феликс. Страхуйся на поворотах.

Аркадий. Сделаем. А я что, теперь уже точно в КГБ числюсь?

Феликс. Да. вроде бы да. Ты б хотел?

Аркадий. Ну, если вы считаете, что я могу справиться...

Феликс. Мы считаем, что внушительно можешь справиться, хохля. Платить у нас не забывают. Квартиру дадим.

Аркадий. По лимиту?

Феликс. У нас без лимита квартиры. Это для трудящихся по лими­ту. А мы - перетрудившиеся трудящиеся, у нас квартиры без лимита.

Аркадий. Я четко в этот параграф врубился, Феликс Феликсович, что мы перетрудившиеся трудящиеся.

Феликс. Только ты мне все же признайся откровенно, Аркашка: без бабок ты бы стал (Дует.) сдувать на нас дующих трудящихся? По на­шему приказу, (Дует.) разумеется.

Аркадий. Ну как это (Дует.) без бабок? Чего, совсем что ль, не за­башляете? Ну а квартирку без лимита вы мне хоть дадите? Ну ты мне по дружбе скажи, Эдмундович, квартирку вы мне отпишите?

Феликс. По дружбе в нашей конторе, Аркашка, не разговаривают. Это, блядь, тебе не торговля, где по дружбе картошку, вон, фургонами ты пиздишь, это, блядь, тебе КГБ - солидная организация: все на само­контроле, самодисциплине, индивидуальной ответственности. По друж­бе у нас только пришивают безболезненно - по глотке бритвой. У нас

;Г25

так - если есть у тебя камнестическая совесть - ты у нас сможешь рабо­тать, если нет - не сможешь. Так вот ты помозгуй и скажи: ночует у тебя камнестическая совесть или у тебя не ночует камнестическая совесть?

Аркадий. Я обмозгованно, Феликс Феликсович, ответствую: у меня. сука, пардон, камнестическая совестуха с кажным кровяным шариком из постели не вылазит.

Феликс. Изячно, едрить тебя в целочку.

Аркадий. Я вот когда этого рыжего космача причесывал, я, правда. не задумывался над этим, но вот теперь задумываюсь и могу ответ­ственно поручиться, что я его по камнестической совести пригреб, при-чесунчика, как врага нашей совейской действительности.

Феликс. Златоуст епический. Чуйствуется почерк аса-истребителя. Так и держать штурвальчик.

Аркадий. Я смертельный, таранный ас-истребитель, Феликс Эдмун-дович. Вам со мной, как с асом-истребителем, просто нечеловечески подфартило.

Феликс. Предполагал интуитивно.

Аркадий. А мне звание дадут? Я старшим сержантом из армии дем-бельнулся. Я у вас со старшего сержанта начну?

Феликс. Да, с этой позицией у нас пунктуально. Аркашка. И башлей будет прорва, и звания пойдут косяком, и хаты без лимита.

Аркадий. Для перетрудившегося.

Феликс. Верно подмечаешь. Но в том случае, если у тебя действи­тельно есть камнестическая совесть, - всего до хуя будет.

Аркадий. Ну докажу делом - за мной не потеряется. А работать я буду еще здесь или меня переведут на новое место? Я согласен.

Феликс. Да это не проблема, Аркаша. Меня другое все-таки волнует.

Аркадий. Что все-таки волнует?

Феликс. Да что ты. на хуй. все-таки совершенно незнакомого чело­века просто вот так взял и прихуячил за пять сотен по трусости. Засрал любера афганского.

Аркадий. Ну почему я заорал любера афганского? Я все четко по письмишку, по ксиве сделал, которую вы составили, товарищ капитан.

Феликс. Да, но ведь ты не знал, что малявку тебе КГБ в моем лице составило. Стало быть, ты забздел все-таки любера афганского и при­хуячил мальца рыжего по трусости.

Аркадий. Но тогда это ты все-таки виноват, Эдмундович. в своем лице. что неправильную малявку от КГБ составил.

Феликс. Так специально было сделано, чтобы тебя проверить.

Аркадий. А я, я считаю, что вы ошиблись. Феликс Феликсович. Вы ' бы написали прямо, что этого незнакомого человека - суку еврейскую -надо по камнестической совести прихуячить, я бы его и прихуячил по камнестической совести. Ни хуя, не моя принципиальная ошибка все-таки.

Феликс. Ну то, что ты отстаиваешь упорно свое мнение, Аркаша -это туда. изрядно. Но вот что тебе все-таки абсолютно по хую убить че-

26

ловека по трусости или по камнестической совести - это слабо, хохлян-дия, хуевато.

Аркадий. Не, Эдмундович, не прав ты. Видит Бог, - мне все-таки не все равно. По камнестической совести мне приканапыжить человека на­много не все равно. Ну. падлой буду - не все равно! Это ж. ведь, от всего народа совершаешь пользу-то пользительную!

Феликс. Видит Бог - твоя мысль на правильном пути. Аркашка. Премного за тебя рад. товарищ старший лейтенант. Камнист.

Аркадий. Спасибо за доверие, товарищ старший капитан - за дове­рие и подаренную радость. И если б вы сразу написали, что этого жи-денка рыженького надо для КГБ по камнестической совести, стручка. срезать, я бы сразу так и срезал, товарищ старший капитан, стручка - по камнестической совестухе - вот сразу бы так и срезал.

Феликс. Ну заебал Ну даже если мы и ошиблись - у нас и без тебя до хуя дел-то, по горло. Мы же имеем право на ошибку? Разви­вающегося камнизма в истории человечества до нас не было. мы исто­рически прем первыми в тот мир - мира и рая. Ну мы же имеем право на

малюсенькую ошибочку по отношению к такому пигмеечному началь­ничку, как ты.

Аркадий. А я, я могу иметь право на ошибку? Феликс. Ты?

Аркадий. Ну как и вы. Я же тоже теперь КГБ. Я же могу иметь пра­во на ошибку, что грохнул жиденка по трусости.

Феликс. Сознался Раскаялся. Когда ты его убивал, парень, ты тогда КГБ еще не был. Когда ты его бритвочкой по горлышку препарировал, ты был простым совейским хохлом.

Аркадий. А в душе я был КГБ, Феликс Феликсович. Здоровьем ма­тери клянусь, что в душе я был КГБ.

Феликс. Ну ты меня задрючил.

Аркадий. Ну а потом ведь каждый совейский человек первый раз в этой жизни живет исторически, каждый совейский человек должен иметь законное право на ошибочку - хотя бы по конституции.

Феликс. Ну ты загнул, хуише. теперь в совейскую конституцию. Пусти хохла в КГБ. Ведь тогда и этот рыжий совейский еврей тоже имел тогда право на ошибку предать нас, вредить нам. И тогда мы ошибочно его приканапыжили - так. что ли. по твоей черной неблагодарной фило­софии получается?

Аркадий. Хуй его знает. Хуй его знает!

Феликс. Ты вот что - кончай матюгаться. Заебал ты меня в доску своим трехэтажным матюгальником.

Аркадий. Хуй его знает.

Феликс. Нет, ты все-таки подумай и скажи - хорошо это получилось, что мы экзекутировали совейского человека, который имел право на ошибку нам вредить?

Аркадий. Не хочу думать. Не хочу сам думать! (Плачет.)

27

Феликс. Ну вот это заебись. И слезки твои к месту. Замочно.

Аркадий. Заебись? Точно замочно?! Вы меня возьмете к себе?!

Феликс. Извращенно ты мне нравишься. Аркашка, - хуй проссышь. К тому же. мне кажется, что убить человека по трусости - это не ошибка. это твое природное сучье какчество, которое, я надеюсь, мы общими усилиями вытравим из твоего очка дрожащего - этаким каленым гебист-ским глиномесным хуем фортыцарем. Я искренне влюблен в тебя. Аркашка.

Аркадий. И я в тебя влюблен, Эдмундович, тоже искренне. А тру­сость вытравляйте каленым этим хуем гебистским с моей жопы - сам хочу. А вот ты можешь теперь молоко с пищеблока хоть пятилитровыми банками пиздить - для язвы-то, - я тебе ничего не скажу. Я даже специ­ально с Клавкой ради тебя договорюсь. Клавка ради меня что хошь сделает.

Феликс. Впер ты. что ль. ей. Клавке-то?

Аркадий. Ну впер. до печени. Это хорошо или плохо, что я впер Клавке-то. Эдмундович?

Феликс. Ну что ж, блюбёвь до печени - это хорошо. Блюбёвь до пе­чени - это частное дело кажного совейского распиздяя.

Аркадий. Во-о. И поэму ты свою строчи до опиздинения. Вот при­ходи на работу и с самого начала строчи свою поэму.

Феликс. До опиздинения?

Аркадий. До опиздинения. Я тебе слова не скажу. Я даже за тебя могу огнетушители по этажам растаскивать.

Феликс. Ну спасибо, Аркаша, очень мило с твоей стороны.

Аркадий. Только на хуй тебе сдалась эта поэма, Феликс, если ты и без нее КГБ? Отдыхал бы лучше.

Феликс. Ну ты чукча. Поэма - это прикрытие, крыша разведчика. Ты что, до сих пор этого не просек? Ну бестолковый, право же, мудак.

Аркадий. Ну бестолковый мудак, Эдмундович, товар фургонами пиздить хуй бы когда изловчился. Не надо наговаривать на меня лиш­нее, товарищ капитан.

Феликс. Ну а вот что ты ворюга, в душе ворюга - это опять наговор? Еб твою. Ты вот ответствуй: нужны самой солидной совейской органи­зации воры?

Аркадий. Знаешь, Эдмундович, я тебе одну умную ответственную мысль рожу.

Феликс. Ну рожай давай мысль умную ответственную. Не помри при родах-то.

Аркадий. Если, блин, сука, воры пользу приносят самой солидной совейской организации, то они по горлышко крепко ей необходимы.

Феликс. Златоуст епический.

Аркадий. Ну это мое частное мнение. Но если надо, Феликс Фе­ликсович. если партия, народ меня просит постараться ради нашего большого строительного дела, ну что, ну неужели я не завяжу капусту с морковкой с пищеблока пиздить, если мне за каждую операцию будут пятьсот хрустяшек отстегивать? Ну а с другой-то стороны, Феликс Фе-

28                                                                    -ч

ликсович, это и не плохой крышей стать может: вор, бля, дешевый кар­тофельный вор, а так - КГБ, офицер погонный.

Феликс. И все-то ты к деньгам клонишь, Аркашка. Больная у тебя психология.

Аркадий. Ну я исправлюсь, Эдмундович. Ну хуевым человеком я стал? Стал. Это было очень непросто сдуть этого рыжего - убийцей стать. Но я смог. Вот и хорошим человеком я смогу стать, если понадо­бится. Непросто - согласен. Но я способен не непростые, на мертвые де­ла, Феликс Феликсович, чую. Каким прикажите, таким и буду.

Феликс. Да приказы-то в наше время выполнять еще мало, хохлян-дия. Самому надо что-то соображать, импровизировать. Частная ини­циатива нужна.

Аркадий. Ну я ж тебе говорю, блядь, прости - у меня этой частной инициативы - хоть жопой жри. Я вор, Эдмундович. Но я честный вор -как на духу говорю - желаю приносить пользу Комитету Государствен­ной Безопасности.

Феликс. Ну ладно - это все улаживаемые детали. Ты мне вот что скажи. Ты, когда убивал этого члена, тебе было приятно или тебе не бы­ло приятно?

Аркадий. Ну хуй его знает. Ну ты мне скажи, что тебе ответить - я то тебе и отвечу.

Феликс. Да солдат КГБ все сам должен уметь соображать и делать. И в картишки ладно шпилиться, и людей казнить, и баб трахать, и му­жиков, и цианистый калий на грудь принять, и водочку. Кстати, это ты весьма презентабельно сотворять умеешь. И изначально, именно благо­даря этому твоему циркачеству, у наших людей и возникла мысль о твоей вербовке.

Аркадий. Ну так.

Феликс. Ну так тебе было приятно, когда ты убивал этого жиденка?

Аркадий. Ну по дружбе скажи, сука, что тебе надо ответить?! За су­ку - извиняюсь.

Феликс. Ну ни хуя ты не врубаешься, Аркашка. Бьюсь я с тобой, бьюсь - дружеских отношений в нашей гебешной конторе отродясь не существовало. Это ж ведь азбука, хохля.

Аркадий. Короче так, товарищ капитан, если я вам спонадобился, берите, на хуй, на должность. Если не подхожу, разойдемся красиво, как в море корабли. Я, блядь, и в народном хозяйстве себе что надо, то и добуду.

Феликс. Ну ты-то добудешь воровской-то своей способностью ис­требительской - я в этом не сомневаюсь. Допустим. Хорошо. Но вот ты теперь знаешь, что убил человека по нашему заданию. А кто лишнее про нас знает, на того иногда приходится звать гебешного любера, и, как сам понимаешь, по камнестическому убеждению он тебя (Дует.) сдует очень профессионально. Ты понимаешь, что с тобой вдруг сможет спо-лучиться, Аркашка? Вот это я тебе сказал искренне и по дружбе.

Аркадий. Я, значит, теперь на мушке. Так, что ли?

29

Феликс. Да кто его знает - не я все решаю.

Аркадий. Ну ты меня сведи с теми, кто все решает. Да я сам вой в приемную КГБ пойду и попрошусь к твоему главному.

Феликс. Это будет твоей самой грубой ошибкой, хохляндия. Ну пойдешь ты, дура, туда, ну расскажешь, что убил рыжего еврейчика. А я скажу, что не я писал тебе ксиву. Я работаю индивидуально, чрезвы­чайно секретно. Мне приказано сгруппировать группу - я ее и группи­рую, исходя из своего понимания сверхзадачи. Ты врубаешься хоть не­множко?

Аркадий. Множко даже врубаюсь. А приятно было, когда убивал! Ха.

Феликс. Ха. Ну тогда мне важно знать абсолютно точно: а) ты с удовольствием убивал этом еврейчика из-за того, что за его голову по­лучил лавы; б) ты забздел афганского любера; или с) ты забыл про ко­пейки, про любера и получал приятственность только от того, что просто ласкательно вспарывал этому рыжанькому жиденочку глотку. Искренне отвечай, хохля. - только искренность тебя спасти может.

Аркадий. Ну вообще-то я бздел любера и о копейках думал, но, но когда я ласкательно вспарывал этой рыжей, конопатой, плюгавой, жи­довской морде глотку, я про все забыл. Цээ!!! Мама! Про все забыл. Это хорошо или плохо?!

Феликс. Ты получал кайф, когда убивал?! Искренне, Аркаша!!!

Аркадий. Ну просто горний, приятственный кайф получал, когда убивал!!! Это хорошо или плохо?! (Плачет.)

Феликс. Да это несказанно хорошо, Аркашка. И слезинки твои без­грешные, детские слезинки - удивительно туда. Цель комму дизма; а) ис­пытывать простодушное желание убить ближнего; б) когда убиваешь -испытывать приятственнейший восторг, кайф; с) подмыться очисти­тельными, раскаятельными слезинками; а опосля д) это четко и ясно по­стичь цель и смысл судьбы своей камнестической.

Аркадий. Работать в КГБ лучше - е).

Феликс. Туда подмечаешь, - туда, Аркашка, - е). Ебать тебя не кому.

Аркадий. Но так вить можно и всех срезать. Я неправильно пони­маю - прости.

Феликс. Прощаю. Ну можно и всех - что такого. Нацию надо от дерьма прочистить. Вон как волки - они только больных и хилых в ста­дах парнокопытных срезают. Здоровые и сильные парнокопытные остаются.

Аркадий. Ну такая петрушка мне нравится.

Феликс. Оздоровляющая петрушка.

Аркадий. Ну надо чтобы члены КГБ остались, а всех остальных но­састых кучеряшек можно и в печурку - в золу на удобрения. Главное, чтоб не всех, конечно, петрушек перемясорубить - чтоб пушечное мяско парнокопытное осталось. А то же тогда американцы, суки, на нашу съе­добную территорию без нейтронных бомб перескочат - на нашей терри­тории США станет. А я понимаю, что главная цель КГБ - это против то­го, чтобы на нашу ниву США перескочило, в натуре.

»

Феликс. Самое главное, Аркашка, чтобы самому в петрушки не уго­дить. В натуре. За нас держись - поможем туда.

Аркадий. Спасибо. Знаешь, Эдмундович, я себя сейчас так прият-ственно чуйствую. Раньше меня все что-то угнетало, а сейчас просто просветление - жутко туда. Укокал просто петрушку семитскую.

Феликс. Камнизм благочарующий в душе, слушай.

Аркадий. Да. смертельнейший камнизм, а? Чуйствительно, душевно ты выражаешься, Эдмундович.

Феликс. Камнизм - наука, на хер. Супротив науки не попрешь.

Аркадий. Раньше я ни хуя науку не уважал. Теперь, блядь, прекло­няюсь покорительно.

Феликс. Науку уважать, Аркашка, надо. Особенно в нашей научной стране. Когда каждый неуч ученый наученно аксимирует, что его в лю­бой момент, в любой неизвестной свободной точке неизвестно за что могут наученно сцапать за жопу, посадить в тюрьму, где блатари еще своим научным трудом судить будут, в сраку обгуливить по-научному. Оденут вот колготки капроновые, поставят петушком-козленочком у стеночки и весь-то барак кобелиный сперму венерическую, спидовую в твое очко и заскладирует, да промеж зубов до желудочка, до печеночки. Попинают потом ножками, на табуреточку побросают, да и удавят шну­рочком для завершения сладострастносадистического акта научного. И ты уже никогда не сможешь отомстить никому и поэтому ты наученно мстишь заранее. Я вот: всю свою пожитуху живу и не понимаю, почему это меня до сих пор не упрятали в каталажку, не одели капроновых кол­готок, в жопу хором Пятницкого не обгуляли, шнурочком не удавили. Да или просто - не сочли за петрушку евреечную перепродажную, да и по горлу бритвочкой в подъезде по теореме Пифа-Пафа не приголубили.

Аркадий. Повезло. Счастливый. Как и я тоже. А, слушай, нам-то можно так вот здесь с тобой такие научные разговоры калякать? Нас ни­кто на кассету не пишет?

Феликс. Да мне уже давно без кассет доверяют, мальчик с пальчик.

Аркадий. Ну так значит ты берешь меня к себе, Эдмундович? Бери -не пожалеешь, не сумлевайся в моих душевнораздирающих какчествах. Я такой сейчас, падла-сука, научный камнизм охуительный в душе ощутительно постигаю. Ты просто ни хуя не представляешь, как я сейчас Карла Маркса и Ленина люблю, блядь, ценю, сука, и уважаю, на хуй.

Феликс. А Энгельса чего ты, блядь, забыл? Коммудист.

Аркадий. Да не хуя я Энгельса не забыл, Эдмундович. Ну у них был свой комму дизм...

Феликс. (Прерывает.) Что?

Аркадий. Камнизм научный. У нас, блядь, свой. Чего нам с ими де­лить? Я правильно понимаю оперативную задачу?

Феликс. Ну а то, что Карл Маркс, основоположник научного комму-дизма, был евреем - как ты такое противоречие объясняешь, ебёнать?

31

Аркадий. Ну - диалектически, Феликс, диалектически и матьериали-

стически.

Феликс. Блядь, - научное мышление, сука.

Аркадий. Так берешь в свою бригаду камнестического напряжения?

Феликс. Да, в принципе, ты мне подходишь. А, скажи-ка, ты, мыс­литель, раньше ты встречал антинаучных гнид в своей жизни?

Аркадий. Да на каждом шагу - как тараканов, блядь, нерезаных,

Феликс.

Феликс. Ну а почему тогда, Аркаша, ты их, мягко выражаясь, оставлял в живых, оставлял их продолжать вести антинаучную тарака­нью пожитуху?

Аркадий. Не, ну, Феликсяш, ну я многих хотел к ногтю, на хуй, своей частной инициативой, сука. Ну вот тебя, например. Ну когда я еще не знал, что ты научный чувак - до нашего этого серьезного научного разговора. Ну не только тебя в дамки хотелось-то и хочется. Да всех этих антинаучных разъеб-интеллигентов я бы давно истер, сука. Насчет тебя - пардон, конечно. Теперь, когда я узнал, что ты научное КГБ, на­учно обо мне шефствуешься, я тебя, Феликсяша, охуительно научно лю­блю, на хуй.

Феликс. Это хуевато, хохляндия, что ты раньше самостоятельно не пришил антинаучного какого-нибудь хуеплета. Хуевато.

Аркадий. Хуевато, что я тебя не пришил, тебе это хуевато? Феликс. Хуй его знает.

Аркадий. Ну я хотел, повторяю, но я не мог сам научно организо­ваться. Понял? Бери к себе в КГБ, организовывай научно, тогда и спра­шивай за работу.

Феликс. Аркашка, ебать тебя некому. Ну какое я, к ебеням, КГБ - я ж пожарником здесь карячусь, вшивею, блядь, за стольник. Ну неужели, если б я был КГБ, я огнетушители здесь по этажам растаскивал, ку­рильщиков по лестницам гонял, молоко, сухофрукты с пищеблока пиздил, с тобой вот нервы истаскивал? Неужели я так бы уебывался да­же в качестве прикрытия, если б я был научным КГБ? Ни хуя ты шуток, женйва, не понимаешь, а еще хохол называешься. Я простой совейский графоман, Аркаша, который бздит, что его за тунеядство посадят, если он не будет работать хотя бы пожарником. Графоман, которого ни хуя не печатают, после смерти что разве - как всех великих. Нет пророка в своем отечестве. Закон Земли, ебёнать, научный. А Россия в лидерах! Аркадий. Чиво?

Феликс. Хуй через плечо - работать надо. Аркадий. А чиво ты мне тогда это все пиздел? И не только пиздел,

падлюка.

Феликс. Ну ты ж просил, ебёнать, объяснить тебе, хохлу народному,

что такое искусство - вот я и попытался объяснить как можно популяр­нее, чтобы ты, хохол народный, не был в обиде, что с тобой интеллигент совейско-еврейско-русскопятнадцатиреспубличный не сношается, у ко-

32

торого минута кажная - Нобелевская премия за опись страданий твоих раскучевряженных.

Аркадий. Ну а письмо, ксива твоя тогда как же, а эта сука рыжая, кучеряшка жидовская носастая, тогда как же?! А то, как ты все про КГБ так хорошо знаешь, а книжечка твоя гебешная удобненькая, тогда как же?! Дай сюда твою книжечку!

Феликс. Без паники, Аркаша. Ну батина книжечка. (Дает Аркадию удостоверение КГБ.) Это батя у меня генерал КГБ, а я просто его сыну-ля - Распиздяй Распиздяевич. Год-то пятьдесят восьмой под печатью. Батя у меня тогда капитаном еще был. Рожами мы с батяней похожи. Вот ты с батяней своим похож рожей или ты ни хуя с батяней своим не похож рожей?

Аркадий. Охуительно я с батяней своим похож рожей!

Феликс. А мужики в нашем роду все Феликсы - и деды, и отцы, и сыновья вот. А внимательно надо удостоверение просматривать. На по­сту ж, еб твою, стоишь государственном - секретном посту. А такую промашку сморозил с пятьдесят восьмым-то годом, еб твою мать!

Аркадий. Сморозил. Виноват. Мне бы такого батяню - я бы ни хуя не был распиздяй распиздяевичем. (Отдает Феликсу удостоверение КГБ.)

Феликс. Каждому свое. Богу - Богово, распиздяю - распиздяйство, а хохлу - что осталось, на хуй. Да не серь, изрядно осталось, взять только уметь надо.

Аркадий. Сучняра, блядь! Ну ты и сучняра! Почему ты кровью руки мои чистые облил, сучняра?!

Феликс. Отец мне по секрету сказал, что рыжий гебистам продался и нас - двух друзей своего детства - продал, что мы антисовейские книжки печатали. Меня отец не дал в обиду. Ну а третий наш друг Кеша с собой покончил, когда ему пять лет строгача дали. Кеше мой отец помочь уже не успел. А рыжий был нам другом. Я не мог своими рука­ми друга, понимаешь? Хотя и бывшего. Ну а параллельно надо было на­учную идею в жизни проверить: как она, жажда-то, живуча в народе к препарированию глоток человеческих. В эксперименте научном уча­ствовал, а еще не доволен.

Аркадий. Что я тебе, блядь, сделал, сучняра?

Феликс. Мой милый, что ты сделал мне? Мой милый, что тебе я сделала?

Аркадий. Чиво?

Феликс. Цветаева написала. Знаешь такую поэтессу?

Аркадий. Я тебя, мудака-поэта, знаю - пятнадцатиреспубличного. Этого мне до хуя как достаточно для самообразования.

Феликс. Ты, парень, на себя должен бочку двигать, что ты такую вот муму сморозил - убил человека. Мне действительно откровенно грустно, что ты это сделал, что не хватило в тебе силы человеческой удержаться, не перейти грань. Мне опизденительно за тебя грустно, мой мальчик. И что в КГБ хочешь с потрохами продаться - тоже, блядь,

33

грустно. К сведению - эта дружка наша рыжая продажная, тобою убиен­ная, русской национальности. Стопроцентный русак, как и я, собственно.

Аркадий. Да ладно, знаю я вас таких блондастых евреев русастых. Я •ваш душок подлянский за километры чую, на хуй.

Феликс. Ну а что сам-то. Змей Горыныч, не еврей - уверен? Может, тебя еврейская мать родила да и подбросила в семью хохляндскую, ког­да ей другие хохлы жить не дали. Самые антисемиты матерые - еврей­ской национальности. А имя твое Аркаша - самое что ни на есть еврей­ское имечко.

Аркадий. Меня моя русская мать родила. Понял? А что Аркадием окрестили - так то в честь погибшего на войне брата батяниного, русско­го по национальности.

Феликс. В коммудистическом обществе, хохол, все мы евреи. Мой папа Маркс, а мать моя Иоська. Нации людей на мудаков делят, и лю­дям это нравится.

Аркадий. Да кто б ты ни был, Феликсяшка, я бы тебя сейчас с пре­большим удовольствием к твоему другу спровадил.

Феликс. Ну а кто, хохломундия, у тебя тогда птичку затоварит за

четвертной-то лист?

Аркадий. А я ее на волю выпущу, птичку-то.

Феликс. Достойный поступок. Только твой кенарь-то на воле пор­хать сам не сможет. С детства его в клетке воспитывали - у него все ми­ровоззрение решетчатое. На воле он гусенички махонькой-то испужает-ся. Его в клеточке надо оставить, Аркаша, казенные зернышки поклевы­вать. А то ж трухнет он гусенички, как хозяин его любера, в гебешные, гусеничные кенаря запродается, да и начнет через форточки по квартир­кам-то пошныривать, где его клеточные сородичи прозябают, и зашвы­ривать им в кормушки ядовитые, отравленные зернышки. Боятся гебеш­ные гусенички птичек - даже в клетках боятся.

Аркадий. Красиво, сука, поливаешь, писатель. А сам-то ты теперь не трухаешь меня всезнающего, раз перешагнувшего? А где раз, там и

много раз, сука.

Феликс. Да многих потом это уже скучно, Аркашка. Самое заебис-тое - это когда первый раз режешь. Может, у тебя это будет по-другому. Не знаю. Попробуй, сука, попробуй.

Аркадий. Падляра ты! Я не представляю, как такой падлярой стать можно. Падла. Воспитывали тебя родители.

Феликс. Ненавижу я своих родителей.

Аркадий. Ну я бы, блядь, тоже ненавидел своих родителей за такое воспитание. Они у тебя случайно не оба-то кагебисты?

Феликс. В точку попал, Аркашка.

Аркадий. Блядь, тебе и повезло, друг. Ну а чем они конкретно зани­мались-то? В КГБ много профессий. Людей, на хуй, грохали?

Феликс. Отец за кордоном людей грохал; мать здесь, в Москве, у дипломатов в постелях тайны выебывала.

34

Аркадий. Ни хуя себе. Откровенно тебе, брат, и подвезло с родичами.

Феликс. А я вот, на хуй, распиздяй распиздяевич. Всю жизнь анти­советскую литературу ксерокопирую, да спекулирую. А пишу вообще хуй знает что. Нет определения в этом ебаном литературоведении. Поэ­ма. Библия современная, сука, про Нова да Христа расейских. Что там дальше за Христом, знаешь?

Аркадий. Ни хуя не знаю.

Феликс. Расея-мать, - ебать тебя некому. Сына министра какого давно б уж под сибирский душ спровадили закаляться. А генералу КГБ, который всю жизнь за кордоном людей шпокал, хуй кто слово сказать посмеет за сынишку гордого - что хочу, то и ворочу. С фирмой валют­ной повязан. СП. Совместное предприятие или союз педерастов - в том смысле, кто кого быстрее выебет. С тобой я еще галантерейно поступил, Аркашка. Разве так уж плохо убить продажную гниду?

Аркадий. Я его не как гниду убивал. Как человека. Как трус. А ты бы как поступил на моем месте?

Феликс. Как ты. К сожаленью ли, к счастью. Себе ксиву калякал, а конверт тебе бросил. Себе б хуевую малявку состряпал, с тобой бы не сработало. Живем под одним серпом и молотом - души подравнялись.

Аркадий. Жениться тебе надо было, Феликс, детей иметь - может, тогда такой хуйней не занимался бы.

Феликс. В этой оградке детей рожать, чтоб им также плохо было? Мой хуй в пизду за это не воткнется, Аркашка.

Аркадий. Мой воткнулся, у мозгов как-то не консультировался, не знаю.

Феликс. Так это ж счастье, мальчик, когда хуй отдельно от мозгов жизнь-то сотворяет!

Аркадий. Ну тебе надо было жениться попробовать. Твой хуй, мо­жет, тоже по своей дороге пошел бы.

Феликс. На лярве, как моя мать, жениться?

Аркадий. Да нет - по любви.

Феликс. Любовь я свою убил, Аркашка.

Аркадий. Как это ты убил свою любовь, Феликс?

Феликс. Изячно.

Аркадий. Что? Ну расскажи.

Феликс. Этого я никому не рассказываю.

Аркадий. Ну мне-то расскажи.

Феликс. А почему для тебя я должен делать исключение?

Аркадий. Для меня ты уже сделал одно исключение. Ну расскажи. Может, полегче станет. Мне.

Пауза.

Феликс. Имеющий уши - пусть слышит. Задание я такое выполнял. Надо было за кордоном влюбиться в одну девочку евреечку. Жениться на ней. Отец у этой девочки, эмигрант наш политический, приносил

35

большой вред нашей Совдепии. Мне двадцать пять лет было. Только МВТУ кончил. А с КГБ на втором курсе в ладошки играл. Разведчик, романтика, ебенать. Фильмы наши про разведчиков видел?

Аркадий. Ну-ну.

Феликс. Ни хуя общего с тем, что делать надо. Член-то мой на прочность, чтоб проебать эту евреечку, две недели проверяли различ­ными способами. Тянешь телку, а за шторкой человек считает, сколько я ей палок кинул. Двенадцать за ночь. Три первых - не вынимая.

Аркадий. Гигант.

Феликс. Забросили меня в Лондон через третью страну. С евреечкой свели в ресторане. Ей двадцать лет было. Катрин. Да вот ее фотокарточ­ка. (Показывает Аркадию фотокарточку.)

Аркадий. Красивая. Сразу видно, не наша.

Феликс. Чисто, суки, в ресторане сработали. В Кембридже она учи­лась. И я попал в Кембридж на стажировку. А в банке у меня миллионы наследные. Чисто. А по-английски квакать мать меня еще с детства на­таскивала. Спецшкола по ее настоянию. Будто в воду глядела, как мне это все пригодится. Влюбилась в меня Катрин, безумно влюбилась. Во­просов никаких не задавала - просто любила и все. А на каникулах по­везла меня в одну приграничную страну азиатскую к отцу на виллу -знакомить. И в первую же ночь, на хуй, я их всех там, божьих одуван­чиков, и приголубил - ножом беззвучно. Восемь человек там на вилле было - всех ножом по глотке, чтобы никаких свидетелей. Понимаешь? И ее - свою любовь - тоже. Ее последнюю. В сердце ее. Она даже и не проснулась. Она даже и не знает, что это я ее. Во сне умерла. Счастли­вая. Любил ее Бог. Свидетельствую - любил. А потом я через границу ушел той же ночью. Шестьдесят километров за ночь ногами прохуячил. На нашей зоне меня встречали. До минут операция была расписана. Мне звание сразу до капитана подняли. Вот так и пришлось восемь че­ловек из-за одного врага народа приканапыжить. Его жену, стариков, мою любимую и то, что у нее в животике начинало шевелиться - мое что-то!!! (Плачет.)

Аркадий. Ну успокойся, Феликс, успокойся, Феликс.

Феликс. Спокоен, на хуй, солдат Родины. Спокоен, Аркашка. А сей­час читаю вот в газетах - ее отец реабилитирован посмертно. А что его КГБ, лично я прирезал, не пишут. А пишут, что его цэрэушники свои же кончили. Вчера годовщина была как раз той ночи петуха красного. И отметил вот я этот день знаменательный тем, что этого гебиста начи­нающего чужими руками приделал - их школа. Злом зла не одолеешь - с Толстым согласен. Но жизнь эта наша совейская все законы человече­ские порушила и похерила. Так что. (Пауза.) И поэму я пишу о том. как Катрин помогла мне своей любовью сучье задание совейское исполнить, за которое я капитана хапнул; о том. какой мудак я был, что с ней там не остался. Жажда подвига?! Любовь к этой пересоленной совейской Ра-сее?! Идеология с детства в мозгах, в душе, в хуе?! Почему так? Почему

36

в таком мазохизме все так?! КГБ я тогда зассал - как ты сейчас любера. А любовь настоящая - штука такая - с годами не проходит, а усиливается.

Аркадий. Как я тебя понимаю, Феликс. Я так тебя понимаю. Как там за кордоном, жизнь, небось красивая?

Феликс. Красивая. А в Россию все равно хочется. Хотя бы умереть. На своей земле. В своем дерьме.

Аркадий. Да. А, Феликс, скажи, ты там чернявенькую за бугром не пробовал? Ну между делом. Было ж, наверно, время-то. Там на улице они стоят. Часочек - по всей программе - и ты свободен. Ну можешь не отвечать. Я понимаю. Такая любовь трагическая. Просто у меня мечта такая - чернявенькую попробовать. Те, говорят, подмахивают, как в джазе поют.

Феликс. Тебе про любовь, а ты про гвоздь у негра в жопе.

Аркадий. Ну прости, Феликс. Я же сказал - ты можешь не отвечать. Я понимаю - такая биография. Не каждому испытать обломится, на хуй. Ну а дальше что, - есть продолжение?

Феликс. Дальше. Дальше я перестал спать днем и ночью. Попал в больницу - эту больницу, и вскрыл себе вены в ванной.

Аркадий. Что? Когда? Что ты опять хуйню-то заливаешь?

Феликс. Еще до того, как моя жена умерла от сифилиса, но после уже как сын мой после МВТУ в писатели подался. Только ему, родному, я во всем исповедовался. Произвели мои рассказы устные на него впе­чатление и пошел в писатели. Вохром сначала работал, теперь вот по­жарником больничным, чтоб иметь время свободное, с народом обще­ние. В его смену, ночью, вены-то я себе. Так оно приятственней, когда родная твоя кровинушка тебя до дуборезки катит, да своими ручонками теплыми в холодильник закладывает. Спасибо, что простил меня мой сынишка перед смертью. А я его судьбу писательскую проклял - да так и не простил его за это желание быть писателем.

Аркадий. Это твой отец был тогда в ту смену - тот генерал с венами?

Феликс. Отец.

Аркадий. А почему фамилия у него была не Поливайлов? Я помню.

Феликс. Да потому, что профессия, еб твою мать, такая, специаль­ность - всю жизнь людей резать под чужими фамилиями.

Аркадий. Я помню - ты очень плохим был в ту ночь, Эдмундович, очень плохим. А в следующую смену ты отгул взял. А никому не сказал, что отца хоронишь, что отец твой тогда здесь был с венами.

Феликс. Так это только мое дело, Аркадий. Мое и Бога.

Аркадий. Про все это ты поэму свою пишешь?

Феликс. Про все.

Аркадий. Я бы напечатал твою поэму, Феликс, дочурками клянусь -напечатал бы.

Феликс. За это спасибо, Аркашка.

Аркадий. Да нет, мощный сюжетик, жизненный. Когда писатель про все свое пишет, оно верное искусство получается, без наклепа. А про меня, про всю эту хуйню, что ты со мной сделал, тоже напишешь?

37

Феликс. Да написал давно, хохол, теорию. Сейчас этап, блядь, был практический.

Аркадий. Мастачно, сука, работаешь.

Феликс. Мастачно.

Аркадий. Ну а хочешь, я тебе сам один сюжетик жизненный, очень, ты знаешь, такой теоретический подарю? Может, какой отдельной гла­вой в поэмку вставишь, ну коли и про меня пишешь.

Феликс. Валяй сюжетик жизненный - войдешь в литературу.

Аркадий. Это когда я в Куйбышеве фургоны гонял. Там же у нас как работа происходит. Гонишь фургон по трассе, ну а где-нибудь на обочи­не обязательно стоит девушка - голосует. Ну это она для видухи голосует - ей поблюбиться хотца - шалашовки дорожные.

Феликс. Слышал.

Аркадий. Ну вот. Ехал я как-то раз. Вижу, стоит на обочине деваха -голосует. Миленькая, молоденькая такая цепочка. Ну я ее подобрал. Раз­говорились. Пятнадцать лет ей, сказала, восьмой класс. Ну тормозну-лись. Пикник сделали. Поцеловались. Грудя ее молочные проанализиро­вал. Ну и вроде-то рукой-то к ней в трусы полез. И уже пальцами целоч-ку-то ее, уже волосатенькую-то, нащупал. И тут меня точно бревном по голове пронзило. Да ведь девочка она нецелованная, первый раз на до­рогу вышла. Я первый бычара, с которого она начать решилась, - так вышло. И я вытащил руку-то из трусов ее. И веришь - не стал я чистоту трогать, Феликс. Отпустил с Богом девочку. Я ей так сказал: кто тебя полюбит и кого ты полюбишь, с тем и блюбись, дорогая. А хуй, еб твою, ломом стоял, блядь, железным. Погодя-то я хуй отдрочил, конечно, в кабине. Спермы, сука, со стакан граненый вышло. Ну это она мне, прав­да, целочка, отдрочила. Попросил я ее вежливо. Первый раз в ручонках хуй держала, сука. Ну ручонками не страшно. Это не в пизду ебать. Бля, никогда столько спермы за один раз не выходило, сука. А цепочку ее молочную с Богом отпустил. Веришь?

Феликс. Жалко, что никто не стоял рядом и не мерил, сколько спер­мы тогда из тебя вышло - в книгу рекордов Гиннеса попасть бы смог. Да и для гебешников хуй твой ломовой - находка.

Аркадий. Тебе, как человеку, душу свою открываешь.

Феликс. Да не серчай, хохляндия. Спасибо за сюжетик. Да больно прост он для поэмы.

Аркадий. Хочешь посложнее?

Феликс. Валяй.

Аркадий. Ну напиши тогда так - что я оставил сначала эту цепочку молочную на дороге, а потом вернулся, выебал, изнасиловал, бутылку ей в жопу, суке, всадил для смаку садистического, травы в рот, земли напхал, да и оставил ее, блядь, под кустом подыхать! А хуй-ли, блядь -решила блядством заниматься, я ей и представил, шалаве, чем это все баловство кончается. Не я - другой бы так с ней покончил. Напиши так-Немножко получше сюжетик для твоей поэмки?

38

Феликс. Да, можно главу состряпать. Так оно на самом деле было?

Аркадий. Что было, то сплыло. Я тебе сюжетик предлагаю, а как было, на хуй, одному Богу известно.

Феликс. Стало быть, ты, хохол, еще и целошник мокрушный. Друзья мы с тобой по любови несчастной - любевники, может статься. Только ты вот семьей потом обзавелся, а я не смог перешагнуть.

Аркадий. У тебя искусство зато есть, куда ты свою гниль сливаешь. Слей мою гниль в свою поэмку-то - гениальная поэмка состряпается. Тугриков заработаешь - всех баб в Совке переебешь

Феликс. На гениальных поэмках, хохол, тугриков не зарабатывают. Уж моя-то поэмка куда гениальная - хуй пропечатаешь.

Аркадий. В искусстве, чтобы пробиться, надо гомиком быть, евреем или к масонской ложе принадлежать. Я знаю. Ты говорил.

Феликс. Ну вот гомик я, ну еврей, ну членюсь в масонской ложе. Цензура, Аркаша, гебешная. сука-подлянка, холодное животное, косты­ли ломает, яйца бьет - ей по хую твое гомоевромасонство. ЦРУ разве только мою поэму купит.

Аркадий. Ну продай ЦРУ.

Феликс. Да уж продал.

Аркадий. Продал? Пиздашь, блядь.

Феликс. А долго-ли умеючи? И поэму продал, и сам, в пизду, продался.

Аркадий. Сука. Молодец, - толково. Ты не ссы, Феликс, я тебя не сдам гебистам. После всего того, что ты мне тут рассказал, я тебя не продам гебистам. Я зауважал, Эдмундович, твою душу прокаленную. А там какой валютой в ЦРУ платят?

Феликс. Долларами, на хуй.

Аркадий. Толково. А доллар сейчас один к пятнадцати идет?

Феликс. Один к двадцати.

Аркадий. Блядь, толково, сука. Хуй ли на наши фантики сейчас ку­пишь-то? Толково.

Феликс. Хочешь в ЦРУ работать? Могу, на хуй, устроить по блату.

Аркадий. Да ладно, спасибо, на хуй. В КГБ ты меня уже устраивал по блату.

Феликс. Дело хозяйское.

Аркадий. А ЦРУ тебе или твоему батяне тоже документик какой выдало удобненький, что вы на них работаете?

Феликс. А достаешь ты своей бюрократически-канцелярской оскор­бительностью, хохляндия. Тебе не кажется? Если ты в Союзе на ЦРУ работаешь, ЦРУ тебе документиков удобненьких не выдает. И доллары тебе на руки не дают - все в швейцарский банк идет. Все-то ты, хохол совейский, документикам веришь. Ты че, мозгов моих уникальных ев­рейских не чуйствуешь, которых даже член мой слушается. Долларов сраных мои мозги, что ль, не стоят?

Аркадий. Да я бы платил, на хуй.

Феликс. Еб твою мать. Если хочешь в ЦРУ работать, должен знать, что на западе такой принцип - верить честному человеческому слову.

39

Аркадий. Ну такой принцип мне толково - подходит.

Феликс. Ты, хохол, сам прикинь своими хохлямундскими мозгиш-ками: для кого я, еврей, масон, гомик, стал бы писать ночами эту губя­щую здоровье, рисковую для жизни антигебешную поэму?

Аркадий. Ну для ЦРУ, разумеется.

Феликс. Кто меня членом масонской ложи сделал, по чьему зада­нию я в этой ебаной гебешной клинике пожарником ишачу?

Аркадий. По цэрэушному, естественно.

Феликс. Хохол, ебать тебя, не переебать. Жалко, что ты кальки сек­ретные доставать не умеешь, а то бы я тебя сразу в ЦРУ устроил. Хули ты образования не получил высшего технического, чукча? Устроили бы сейчас тебя в секретное НИИ. Знаешь, какие башли заколачивал бы долларами!

Аркадий. Да вот как-то не увразумили меня мои родичи получить высшее техническое.

Феликс. Не увразумили. Сам виноват. Все ему няньки нужны.

Аркадий. Но ты ведь тоже в секретном НИИ не работаешь, а хотя МВТУ кончил. Мы с тобой здесь в этой гебешной ложе на почти равно­значной технической должности числимся. Я по воротам специалист, ты - по огнетушителям углекислотным. Я даже член пожарной бригады, как ты, мне за это три дня к отпуску прибавляют.

Феликс. Я и мекаю, какую тебе здесь операцию провернуть, хох-ляндия.

Аркадий. Ну давай я, на хуй, эту больницу подлянскую, к ебеням, подожгу.

Феликс. Блядь, радикально. Понимаешь, хорошие люди погибнут:

врачи, медсестрички стерильные. Больница не виновата.

Аркадий. Ну а вот что ты тут по заданию ЦРУ делаешь? Я понимаю, что писать здесь, хоть и антигебешную поэму, для ЦРУ мало.

Феликс. Ни хуя себе мало. Я душеведчески оперативно проникаю здесь в современные гебистские души и литературно, художественно их обрисовываю. Я ж, блядь, психолог-то скальпельный, еб твою мать.

Аркадий. Я тоже так хочу.

Феликс. Ну, блядь, Аркаш, ты ж ведь не писатель, не медвежатник душ-то человеческих. Хотеть не запрещается.

Аркадий. Блядь. Ну а тогда что я могу здесь делать? У тебя есть насчет меня какая завалящаяся мыслишка-то? Ну ты ж еврей, ну роди мыслишку-то для украинского товарища, ну, пожалуйста.

Феликс. А ты не торопи, на хуй, украинский товарищ. Всякая мыс­лишка хорошая естественным ходом должна на свет Божий рождаться.

Аркадий. Неужели в ЦРУ никакой другой работы нет, как только кальки доставать?

Феликс. Да работы до хуя разнокалиберной. Посредником можно быть, связистом, стукачом.

Аркадий. Блядь, Феликс, я такой стукач, на хуй!

40

Феликс. Может, убрать там кого понадобится при случае, гебиста какого блондастого.

Аркадий. Во! Я-то уже и щелкнул этого рыжего, носастого!

Феликс. Еврея?

Аркадий. Не еврея, а гебиста - я ж его это, ты там в ЦРУ-то доложи, что это я его утрамбовал. Доложишь?

Феликс. Теперь понимаешь, на хуй, Аркашка, как я далеко безгра­нично прозревал-то в отношении твоего трамплинчика-то козырного, сучка ты неблагодарная?                        ,

Аркадий. Да ну спасибушки тебе за трамплинчик козырной, Эд-мундович. Ну вижу, что хлопочешь-то. Поклон тебе до земли русской лбом бью. Ну роди ты. Бога ради, что-нибудь еще для меня, еврейское кучеряшечное, - ну, пожалуйста. По гроб жизни лобызать буду.

Феликс. Ну не торопи ты меня, Аркаша. Ну право же - никакого благородства терпеливого дворянского в твоей холопьей душонке не на­блюдается.

Аркадий. Ну прости, Христа ради, Феликс. Ну чуточку-то я смогу обтерпеться? Прости холопа украинского. А ты скажи мне только, холо­пу украинскому, там в ЦРУ четко платят - без наеба?

Феликс. В ЦРУ без наеба платят, хохлямундия - охуительно до хуя и четко.

Аркадий. Ну а звания там тоже четко дают?

Феликс. Ну что за вопросы.

Аркадий. На ЦРУ я согласен жизнь положить, на хуй. Понял? В пизду,согласен, на хуй.

Феликс. Но чтобы у нас жизнь положить, в пизду, Аркаша, на хуй, надо быть еще демократичным человеком. Ты вот сам себя считаешь демократичным человеком или ты себя не считаешь демократичным че­ловеком?

Аркадий. Ну думаю, что с этим у меня все в ажуре-абажуре. А это в каком смысле? Что это такое?

Феликс. Ну вот ты, например, за многопартийную систему или...

Аркадий. (Прерывает.) Я за многопартийную систему!

Феликс. Четко отвечаешь. А вот ты, на хуй, за коммунизм или за капитализм?

Аркадий. За капитализм.

Феликс. Ну хуй ли, четко, шельма, соображаешь. Подкован полити­чески. Ну а что в результате борьбы выживет - капитализм или комму­низм? За кем победа?

Аркадий. За капитализмом.

Феликс. Ну а почему?

Аркадий. Хуй его знает - жопой чую. Капитализм - это коммунизм без переходного периода - социализма.

Феликс. Ни хуя себе перднул. Откуда знаешь?

41

Аркадий. Ну я с умным человеком на работе общаюсь или с долбое-

бом?

Феликс. Да тебе, великоруссия, и цитатник уже издавать пора. Аркадий. Всему свое время, Феликс Феликсович. Может, в Америке действительно оценят. Была б моя воля, на хуй, я б давно уже все это ебаное Политбюро в Кащенку отправил на перелечение. А потом куда-нибудь в Париж, в клошары, сука, годика на полтора в картонных ко­робках поночевать на улице. А уж только потом я им власть какую до­верил. Ну ведь ебнутое у нас Политбюро, Эдмундович - это ж ведь усраться не высраться, под какими хануриками мы в хомуте процвета­ем. Ведь переусраться же, на хуй: туалетной бумаги нет, чтоб жопу об­тереть от сранья, сука, этого социалистического

Феликс. Вот так бы, моська, и надо тявкать почаще. Аркадий. Да уж каждый день сам с собой по тыще раз тявкаю. Куда уж чаще. А, слушай, если нас гебисты за жопу схватят, это уж наверняка нам вышка. А? Я готов, на хуй, за правое дело! Феликс. Тебе вышка. Мне нет. Аркадий. Это почему мне вышка, а тебе нет? Феликс. Ну гебисты знают, что я на ЦРУ работаю. Аркадий. Ни хуя себе. А ЦРУ знает, что ты продаешь ЦРУ гебис-

там?

Феликс. Все, на хуй, давно все знают.

Аркадий. Блядь, в пизду, сука, туши свет. Тебе не позавидуешь.

Феликс. Все о'кей. Я канал общения межцу ЦРУ и КГБ. Должны же две солидные организации иметь канал общения. Сейчас какая обета-, новка в мире? СССР и США друг другу протягивают руки.

Аркадий. Ну да. А тебе что и в ЦРУ и в КГБ деньги начисляют?

Феликс. Ну естественно - по совместительству же ишачу.

Аркадий. Те валютой, а эти рублями?

Феликс. Те валютой, а эти рублями.

Аркадий. Ну, сука, так евреи только могут устраиваться. Ни хуя не

верю.

Феликс. Ну это меня как-то меньше всего сношает.

Аркадий. Я бы тоже так хотел.

Феликс. Шустрый, блядь, хохол - ты сразу всего много хочешь, как

еврей.

Аркадий. Да нет, не сразу, не как еврей, я могу начать со скромной

очень должности и задания.

Феликс. Ну а где ты хочешь начать • в ЦРУ или в КГБ?

Аркадий. В ЦРУ.

Феликс. Быстро ответил - без продуманного лицемерия. Аркадий. Ну что Бог на душу положил, то и ответил. Феликс. Хорошо, хохол, очень хорошо. Я вот о чем еще думаю-то. Чтоб в ЦРУ-то работать, оно и евреем быть не мешало бы. Аркадий. Евреем?

42

Феликс. Для ЦРУ это гениальный трамплин, хохля.

Аркадий. Хуй те на, блядь. Я не похож на еврея? Посмотри внима­тельно.

Феликс. А ну-ка встань на свет. Так, в профиль - носяра, вроде, гор­батится. И лобяра дубовый - выдающийся.

Аркадий. Да, лобярой дверь прошибить могу.

Феликс. Это не надо.

Аркадий. А что надо? Нос у меня от драки перегорбился. Догадают­ся? Чего, совсем я не похож на еврея? Ну имя-то у меня - Аркаша - са­мое что ни на есть еврейское имечко. Сам же говорил. А что фамилия у меня русская, так у многих евреев такие дела. Как вот у тебя.

Феликс. Отвыкай пальцем на других показывать! Ты внутренне чувствуешь, что ты жиденок?

Аркадий. Да все нутро мое, блядь, жидовское, ну, Эдмундович! Ну ничего в жизни мне так больше не хотелось, как евреем быть! Ну по Марксу ведь живем. Знаешь, как меня мозговые извилины еврейские распирают?! Ну так распирают! Ты им скажи в ЦРУ, что я еврей, а я до­кажу делом - ты не боись. Ну я-то евреев за то ненавижу, что сам вот евреем на свет Божий не уродился. Ну, Эдмундбвич, ну сделай с меня еврея, ну всю жизнь пятки лизать буду! (Становится на колени.) Ты им скажи только, что я самый матерый еврей блондастый. Скажешь?

Феликс. Ну попытаемся помочь, хохлушка. Попытаемся, ты мой ко­ленопреклоненный супостат.

Аркадий. Спасибо, Феликсович. Спасибушки, родненький ты мой, Феликсович.

Феликс. Да не за что, хохля, дело житейское - сочтемся. Ты мне вот что скажи: перепихиваться с мужиками ты могешь?

Аркадий. Пи..., пидарасничать?

Феликс. Пидарасничать.

Аркадий. Ну не пробовал. А что, это тоже надо?

Феликс. Ёкэлэмэнэ - разведчик все должен уметь делать, тем более американский. Ты ж, еврей, хочешь стать ЦРУ - американским развед­чиком!

Аркадий. Ну, может и попробую, может и смогу пи...пидарасничать.

Феликс. Да не серь, хохол, это не страшно, это приятно. А чтоб СПИДом не заболеть - гондоны имеются. Вот видишь? (Достает из кармана пачку презервативов.)

Аркадий. (Читает.) Гондонос. По западному написано. Импортные.

Феликс. Штатовские, на хуй. И масло вон имеется растительное с пищеблока. (Кивает на бутылку масла, которая стоит на подоконни­ке.) Смазанному хую оно проворней двигаться перпетумом мобиле.

Аркадий. (Берет бутылку масла.) Да, сука, свеженькое масло, под­солнечное. Клавка, на хуй, отлила для яичек, чтоб поджарить.

Феликс. Поджарим, Аркашка, яички, все поджарим. В воду Клавка глядела - наш человек. У меня и колготки есть еще шелковые, с рисун-

в*                                                            43

ком сексуальным. Вот. (Достает из сумки две пары колготок.) Для те­бя и для меня. (Дает Аркадию одни колготки.)

Аркадий. (Нюхает колготки.) Такой запах штатовский.

Феликс. (Кладет на плечо Аркадия руку.) Я одного мальчика знал штатовского, он знаешь, как ебался - коммунизм, на хуй, без переходно­го периода социализма.

Аркадий. Ух ты.

Феликс. Мечта поэта, твою колбаску. Ты, значит так, раздеваешься. (Начинает раздеваться.) Он, естественно, тоже, так, раздевается. Раз­девайся, блядь.

Феликс и Аркадий раздеваются. Феликс остается в плавках, Аркадий в семейных трусах. Феликс одевает колготки. Аркадий, глядя на него, делает то же самое, но не­умело - колготки натягивает лишь до колен.

Потом ты, значит, ложишься на кушетку. (Ложится на диван.) Ну ты тоже ложись, пидар. (Аркадий ложится рядом с ним.) И вот он, су­ка-Шурик, начинает тебя целовать с пальчиков ног - нежненько так нежненько. Потом яйца полижет, промеж ног тоже, жопу полижет - ту­ши свет - белые ночи Сибири, на хуй. Животик потом полижет, грудь, шейку, губы, сука. Хуй, пидар, не трогает. А потом, гребень, опять по животику, да по яйцам язычочком своим духарится. Хуй, сука, не трога­ет! И вот он, подлец, момент ловит, когда ты готов, голубчик-Везувий, к извержению. Чует же пидар-Шурик! Он у тебя уже промеж ног сидит на коленках: ротельник вафлиный открывает, и ты ему по воздуху, на хуй, промеж зубов, сука, очередью пулеметной по дуговой траектории в пасть, в глотку на гланды и аденоиды граненый стакан сперматозоидов выпрыскиваешь! Уааа!!! (Хватает голову Аркадия, прижимает его ли­цом к своему паху.)

Аркадий. Аааа! (Ошарашенно трясет головой.)

Феликс. Хорошо? О таком реальном коммунизме ни Карл Маркс с Энгельсом, ни тем более Ленин с Троцким ни хуя и не мечтали. А жопа-то была у Шурика - какая у него была жопа, Аркаша. Да и свой член как в меня пропихнет и нежненько так - нежненько-нежненько, а потом вдруг так резко-резко! Выше этого коммунизма я ничего не имел на этом свете. Ему я и без гондона позволял мне вставлять. Не был он, коз­лик, заразным, гумозным тубиком. Я-то ведь, какую мыслишку родил насчет работки тебе в ЦРУ на первое время, на срок испытательный -перепихнуться со мной во время ночного дежурства, чтоб мне медити­ровать было споваднее психопатически, души гебистские в литературу художественную втискивая. А доллары к тебе в швейцарский банк зав­тра же отправятся.

Аркадий. Ну можно это, того - попробовать. Получить удовольствие. Согласен.

Феликс. Ну тогда можно сейчас и попробовать.

Ж.

Аркадий. Ну можно и сейчас - согласен. А мы это, мое соглашение, договор насчет перепихнуться официально оформим? (Идет к столу.) Я слышал, там у них все по контракту оформляется. А?

Феликс. Ну ты, сука, и крыса канцелярская, хохляндия. Портфель-ник, ебенать. Запротоколировать ему половой акт - удовольствие, счас­тье запротоколировать. Это ж, блядь, додуматься надо таким бумажным червем быть, украиндия. А мы, блядь, твоему честному слову доверяем.

Аркадий. Ну. конечно, Феликс, ну ты прав, ну червь я бумажный украинский. Ну я сам это понимаю, ну я исправлюсь.

Феликс. Да уж постарайся, милая.

Аркадий. А слушай, ведь этого рыжего, которого я бритвой, тоже ведь Шуриком звали, Сашутку-то моего.

Феликс. И моего. Следишь, подмечаешь. За это хвалю. Ну не захо­тел Сашутка-Шурик на ЦРУ работать - не нужны ему стали доллары. Перестал мне жопу свою показывать. Сказал, что ты с этим хохлом в своей смене не ебешься, у него воон какая жопа здоровая и на рожу он какой смазливенький, и телом атлетический, не до конца пропитым. А потом Сашутка что-то вообще психовать стал - мог в психиатричку по­пасть, в Кащенку. Расколоться. Вот и надо было его туда, на три метра под землю, в гости к Богу, чтоб не было опоздания. Он совсем больным человеком последнее время стал, Аркашка, мог всю операцию испор­тить. Я надеюсь, у тебя все в порядке с психикой?

Аркадий. Да уж психику я не всю пропил, на хуй!

Феликс. Ну раз Сашутку-Шурика прихуячил-то спокойно - нор­мальная, значит, психика. Ну иди ко мне, мой хорошенький. (Обнимает Аркадия.)

Аркадий. Нет! (Вырывается.) Нет.

Феликс. Ну почему же нет?

Аркадий. Ты кто?

Феликс. Я.

Аркадий. Откуда ты?

Феликс. С жизни, мой мальчик.

Аркадий. С тюряги, на хуй!!

Феликс. Визитировал. Бежал. По чужому паспорту пять лет как жи­ву. Братишка у меня двойняшка - до чего ж, сука, был душевным чело­веком. Царство ему голубое небесное. История, на хуй, - поэмка, твою в уши. Рассказать?

Аркадий. Харэ мне поэм, вша парашная!

Феликс. В зоне большим успехом мои поэмки пользовались. Рома­ны свои поэтические я за будь здоров блатарям тискал бонзатым. Лю­били они меня. Не давали в обидушку. Просчитался Шашулька. Вышел я. С жаждой жизни вышел. Ты меня, хохол, не продашь, тебя я мертво в петлю впаял, а дальше еще мертвее будет.

Аркадий. А если я распаяю петлю-то бритвочкой? (Вытаскивает из кармана опасную бритву.) Пятьсот рублей опять заработаю. А-а?!

45