М. Надель-Червинская. Проблемы обсценной лексики в лексикографическом описании

Русский язык, как и любой другой в своих просторечных проявлениях, содержит определенный, причем весьма немалый, круг лексических единиц, которые следует отнести к разряду лексики обсценной. При этом сюда относятся не только лексические и фразеологические единицы ярко выраженно вульгарные, грубые, бранные, подчас однозначно оскорбительные для ушей окружающих, т.е. как непосредственно субъектов высказывания, так и опосредованных субъектов речи ненаправленного характера, а потому не имеющей прямого адресата.
Сюда же по тем или иным признакам можно отнести в ряде речевых ситуаций и некоторые элементы простонародной культуры (функционирующие в обрядовых играх-хороводах, свадебных песнях, частушках и других текстах русского фольклора), а также широко бытующие в просторечии названия интимных частей человеческого тела и тела животных. Иногда последние называют также срамными частями, т.е. такими, которые не следует выставлять на показ, чтобы не натерпеться сраму перед людьми. При этом как сами языковые номинаты, называющие детородные (половые) органы, так и лексемы, называющие и определяющие основные и второстепенные, на взгляд субъекта речи, функции данных органов (размножение, уринирование и так далее), оцениваются в речевом контексте как нечто неважное,1 а потому достойное пренебрежения. [Плуцер-Сарно, 2001: 28-29]
Сюда же следует присовокупить, очевидно, и некоторые уменьшительно-ласкательные словечки из домашнего лексикона, с помощью которого родители, люди старшие по возрасту, общаются нередко с маленькими детьми, объясняют им, например, правила элементарной личной гигиены. В то же время к тому же разряду обсценной лексики будут отнесены и многочисленные языковые единицы стилистически сниженного характера (в диапазоне от лексем разговорной речи, возможно насмешливо-шутливого характера, до вульгаризмов разного типа). Это лексемы, называющие интимные отношения, свойственные представителям разных полов, а также, порой, одного пола, - номинативные единицы из области брачных половых отношений, эротики, секса, грубого полового насилия.
При этом медицинская, в том числе психологическая и психиатрическая, а также судебно-медицинская терминология остается лексикой по своему характеру нейтральной. Она относится к терминологической области некоторых сфер специальной лексики (в контексте нормы русского литературного языка).
Характерно, что тип поведения, допускающий использование в речи обсценной лексики и нередко - весьма активное, демонстративное ее употребление, "называется трансрессивным, то есть переходящим за пределы (обыденного, дозволенного)." При этом следует обратить внимание на то, что, при анализе современной русскоязычной среды говорящих, и прежде всего в самой России, приходится сделать вывод: "...точка зрения, в соответствии с которой употребление матерной лексики - прерогатива низких слоев общества, совершенно неадекватна. Можно сказать, что мат поляризован в своем употреблении - он употребляется без ограничений либо ворами и пьяницами, либо рафинированными интеллектуалами. Обычно матерной речи боится обыватель, воспринимающий мат не как обогащение языка, а как нечто неприличное, чего нельзя произносить при дамах." [Плуцер-Сарно, 2001: 30-31]
Кстати сказать, последнее суждение хорошо иллюстрируется серией русских анекдотов о поручике Ржевском,2 непристойный контекст которых создается в данном случае почти исключительно за счет использования в речи самим их героем именно обсценной лексики. Причем достигается такой эффект совсем не обязательно использованием лексических единиц собственно русского мата или же грубого афиширования в речи каких-либо сексуальных деталей. Особый упор в анекдотах этой серии делается скорее на назывании мужских и женских гениталий, их частей, а также на использовании просторечных номинаций человеческих ягодиц и подчеркивании ситуативно-поведенческого эксгибиционизма (умышленного либо вынужденного).3
Интересно отметить, что, с точки зрения подростковой психологии, употребление грязных слов, связанных со сферой интимных отношений между мужчиной и женщиной, а также сферой собственно сексуальных контактов, подменяет и часто замещает сами такие отношения и контакты. Сам же подросток, выражающийся в компании сверстников либо в публичных местах нецензурно, ощущает себя человеком опытным в таких делах (настоящим мужчиной), пряча за грубой циничной лексикой полную некомпетентность в данном вопросе. Соответственно, и в речи представителей других поколений употребление мата является показателем неполноценности или даже отсутствия близких отношений с противоположным полом - как следствие неустроенности личной жизни, старения, алкоголизма, физической слабости и тому подобное.4
Итак, пожалуй, наиболее специфической частью обсценных единиц современного языка является так называемый русский мат. Именно он включает в себя определенный круг экспрессивной лексики, называемой обычно соромной (или срамной), непристойной, непечатной (не для печати), нецензурной (подлежащей обязательной цензуре), а по определению А. Н. Афанасьева - "заветной", ибо именно так определил он, собиратель народной культуры, записанные им тексты сказок, пословиц и поговорок, тексты, построенные на демонстративном употреблении русского мата, или, как это еще принято называть в просторечии, матерных слов и выражений.
Эта же лексика, собираемая Вл. Ив. Далем наравне с другими лексемами, фразеологизмами, паремиологией русского языка, была включена им было первоначально в Толковый словарь живого великорусского языка, но затем изъято - по соображением российской цензуры. Именно поэтому за данным разрядом лексики и сохранилось название "нецензурная". Пословицы же с матом и другие, так называемые "малые формы фольклора" были переданы собирателем Афанасьеву (и вошли в его издание Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки…).5
Третье, посмертное, издание словаря Даля, предпринятое под редакцией И. А. Бодуэна-де-Куртенэ, (а также четвертое - как переиздание этого же варианта) было попыткой реставрации первоначального - полного - замысла Вл. Ив. Даля: изъятые по цензурным соображениям словарные статьи, лексемы и словосочетания Бодуэн-де-Куртенэ частично восстановил. Однако, начиная с пятого издания и по сей день, все по той же причине пристойности / непристойности применительно к лексическому составу русского языка в целом, переиздание капитального труда Даля продолжается по второму - подчищенному и приглаженному до нормы приличий цензурному изданию-образцу, принятому за образец и в советской России.
Все это породило специфический парадокс лицемерного неприятия тех или иных проявлений собственной национальной культуры. Страна и народ, известные всему миру своей изощренной бранью, лицемерно отказывались, более того - открещивались, от "непристойного" наследия Вл. И. Даля, А. Н. Афанасьева, И. С. Баркова, М. Ю. Лермонтова, А. С. Пушкина, Вл. Вл. Маяковского и других.6 Мат стал одним из многих ограничений политической цензуры сталинского и постсталинского периода.
Характерно, что борьба за чистоту русского языка, как она стала называться со времен сталинских чисток, распространялась также на  фольклорное наследие. Псевдонародными поэтому считались многие элементы народной смеховой культуры,7 всегда традиционно связанные с демонстративными проявлениями сексуальности (сюжеты, подбор слов, жестикуляция), а также определенные фрагменты свадебного обряда, молодежных и детских игр, эротические песни, пословицы и, как более поздние формы, частушки, анекдоты. По сути своей это также была одна из форм идеологической чистки - насильственное уничтожение немалой части культурного наследия.
При этом следует подчеркнуть, что лексемы русского мата из просторечия не исчезли. Напротив, они приобретали в речи голодного, предельно обнищалого, обозленного социальной несправедливостью населения России все большую активность.
Одновременно с этим именно советская тоталитарная действительность породила и взлелеяла то своеобразное явление русской речи, которое позволим себе охарактеризовать как номенклатурный мат. А именно его породила разветвленная система карательных органов государственной безопасности и мест массового заключения, совместного для политических и уголовных. По сути своей, эта своеобразная форма речевого потока агрессивной нецензурной лексики стала в советской и постсоветской государственности вербализацией существующих здесь форм и методов насилия над человеческой личностью.
Распространению мата, в такой специфически извращенной форме тоталитарного администрирования, способствовали в то же самое время и, с одной стороны, жесткие отношения иерархической системы раздутого партийно-административного аппарата (машины подавления), с другой же, всемерно подчиненные последнему и зависящие от навязываемой сверху воли последнего многочисленные производственные и сельскохозяйственные комплексы (коллективы которых, как и все остальное население страны, являлись объектами подавления).
С 1917 года и по настоящее время в России он использовался и продолжает использоваться как активный словарь тоталитарного прессинга (подавления и обесценивания человеческой личности). И этот словарь за названный период значительно расширился и видоизменился. При анализе лексического материала становится очевидным, что его можно подразделить на три группы, весьма различные по своему составу и объему.
Первую группу составляет собственно русский мат - отраженный, возможно, отчасти и не совсем полно, в реставрированном фонде словаря Даля, в "заветных" изданиях Афанасьева и в русской литературе (в тех изданиях, которые отчасти или, по счастливой случайной оплошности либо поблажки русской цензуры любого периода, более полно сохранили при печати язык оригинала). Эту группу составляет весьма ограниченное число лексем - сексуального характера (называющих мужские и женские половые органы - три корня тюркского происхождения, а также их части - исконно славянские корни; плюс один глагол тюркского корня - называющий процесс полового контакта и существительное славянского происхождения - называющее женщину как объект и субъект такого процесса-контакта, а также весь круг словообразовательных и словосочетательных возможностей данных корней).
При этом следует отметить, что лексемы славянского происхождения не являются собственно матом, а только к нему примыкают, как пограничные - по своей семантике и речевому употреблению. Изначально они не носили в русском языке ни грубой, ни непристойной, ни даже экспрессивной окраски, а были нейтральными (в отличие от слов и выражений собственно русского мата, которые являлись просторечными и экспрессивными, а потому, как правило, оставались за пределами литературного языка).
Подчищенный из цензурных соображений словарь Даля, в частности, содержит большое число лексем, называющих различные оттенки блуда, а также более невинных форм сексуальных взаимоотношений между партнерами, и затем - называющих различные оттенки поведения женщин и мужчин, к нему склонных либо в него вовлеченных, а также как результат - последствия блуда (внебрачный ребенок, срамная болезнь, скверная репутация и т.д.). Будучи просторечными, такие слова никогда не считались матом и обладали, как и другие языковые единицы, той или иной мерой и степенью экспрессивной окраски.
Говоря об изначальных представлениях о русском мате, интересно рассмотреть научные комментарии, которыми группа составителей - О. Б. Алексеева, В. И. Еремина. Е. А. Костюхин, Л. В. Бессмертных, - сопроводили в 1997 году первое советское полное издание "Народных русских сказок не для печати, заветных пословиц и поговорок, собранных и обработанных А. Н. Афанасьевым 1857 - 1862".
Комментарий делит экспрессивно-откровеннуюлексику в рукописи Афанасьева на эротическую и скатологическую. Дополнением к ним являются ругательства (так издатели и комментаторы обозначили данную лексическую группу, состоящую из 13-ти выражений, бранного характера, - включающих либо подразумевающих глагол, называющий в народной речи coitus,8 и образованное от него причастие, а также - по каким-то соображениям, видимо, словообразовательного характера - и общеупотребительное выражение благим матом).
В первый круг лексики входят четыре раздела, три из которых обозначены латынью (1. Penis; 2. Vagina. Vulva - объединенные как нечто целое и включающие также понятие девственность или же девственная плева; 3. Coitus), а четвертый объединяется общим понятием Блядь, включает в себя производные этой лексемы и ее семантические аналоги (8 слов). Есть, правда, еще один весьма несамостоятельный раздел (2 производных слова), названный Блуд творить, который, с одной стороны, примыкает к многочисленным лексемам и словосочетаниям раздела Coitus, с другой же стороны, синонимичен глаголу Блядовать из четвертого раздела. Раздел Penis включает названия частей мужских гениталий, а также три глагола, называющих рукоблудие - субъекта или же его сексуального партнера (партнерши).
Тем самым, наряду с лексемами и выражениями собственно мата, сюда включаются составителями краткого словаря эротической и скатологической лексики русского фольклора О. Б. Алексеевым, В. И. Ереминой, Е. А. Костюхиным, Л. В. Бессмертных9 - и включаются неправомерно, т.е. условно либо ошибочно, - в частности следующие лексические средства:
а) их просторечные заместители (Елдак, Шванц, Грешник, Иуда, Прибор, Сердешный; Передок, Секель, Причинное место; Влезть, Вместе ночи коротать, Грешить, Грех сотворить),
б) единицы семантического языка фольклора, оформляющие в последнем те же традиционные смыслы, что и лексемы мата, т.е. 'акт творения' (человека) (Махать, Насаливать, Поддавать, Поддевать и другие), 'мужское креативное' (фаллос) (Дурак, Плешь, Соловей, Птичка, Правило и прочие) и женское креативное (вагина) (Квашня, Дыра, Посуда, Рана и т.д.),
в) лексемы просторечные, называющие какие-либо половые признаки человека (мужчины или женщины: Яйца, Бубенчики; Ляжки, Секель, Титьки, Титечки),
г) прилагательные, называющие традиционные - фольклорные и мифические (т.е. мифологические) - качества (мужского или женского: Аршинный, Блудливый, Лысой, Сырой, Гульливая, Кромешная (в выборке - Кромешный ад), Безмудова),
д) исконно русские лексико-семантические единицы, отражающие отношения разврат (т.е. беспорядочные половые отношения: Блудник, Блуд творить, Блудное дело), кровосмешение" (т.е. половые отношения не с мужем, не с женой, а по-за домом (домом семейным, а также изначально - с кровным родственником): Блядь, Блядский сын, Выблядок, Блядун, Блядовать), а также бранная лексика, грубо называющая женщину (т.е. возможный объект полового контакта (возможно - насилия): Курва, Шельма - соответственно выборке, хотя "заветные" сказки и пословицы в этом отношении предлагают гораздо более широкий диапазон: от Кур(оч)ки и Лис(ич)ки до Попадьи и Тёщи).
При этом, как уже отмечено, выборка лексико-семантических единиц из текстов сделана не полностью и потому не отражает всего многообразия собранного Афанасьевым и Далем - в этом сборнике - лексического материала. Так второй раздел не включает, к примеру, такие лексемы, обиходные в народной традиции (а именно: в фольклоре и в смеховой культуре), и описательные словосочетания как Хуёва посудина, Пиздья кожа, Края (видимо, по соответствию к (О)Крайняя плоть как мужское фаллическое), Щучья голова (те же Зубы невесты, описанные В. Я. Проппом в русской сказке10), а также Щи, Тёща, Ворона и т.д. А первый раздел не включает следующие лексемы, так же представленные в сборнике "заветных" текстов: Кукиш в кармане, Фиг, Хер, Хрен, Одиннадцатый палец, Королёк, Кляпок, Щепка и прочие.
В то же время, по установившейся традиции, к собственно мату, т.е. к трем известным корням тюркского происхождения (обозначающим половой акт, мужской половой орган и соответственно - женский половой орган), а также к словообразовательным и синтаксическим построениям с ними, стали затем относить словообразования и словосочетания с исконно русскими и не относящимися к тюркскому мату лексемами Блядь, (По)Еть, Муде, Манда - будем называть их здесь и далее пограничными к мату. На происхождение последнего слова (Манда) среди этимологов нет общего мнения, и определение его происхождения не входит в наши задачи данной статьи. Однако есть основания предполагать, что лексема эта не только славянская, но и однокоренная к Муде.
Во второй круг лексики входят шесть разделов: 1. Жопа (седалище, ягодицы, мягкое место); 2. Срать (испражняться); 3. Сцать (мочиться, испускать мочу); 4. Пердеть (громко испускать газы); 5. Бздеть (тихо испускать газы); 6. Говно (испражнения, кал).11 При этом в первые три раздела включены лексемы общеупотребительной и даже литературной речи, четвертый и пятый выделены, вероятно, по принципу оппозиции громко / тихо, а группа слов, объединенных общим понятием "испражнения" по какой-то причине не имеет аналога-группы моча (хотя она представлена в пословицах и других записях Даля, а именно: Роса (Божья), Сики, Сса(ки) и т.п., а также в заветных сказках, где является семантически значимой единицей языка фольклора - так же, как и в ряде диалектных русских и иных восточнославянских текстов, не соотносимых с "заветными" (поскольку они не попали некогда в фонд Афанасьева).
Следует отметить, что лексика так называемого традиционного русского мата (1) отличается от лексики так называемого современного мата (2) не только и не столько по объему и по составу, что, впрочем, также - и вполне закономерно - имеет место. В частности, специфическое в условиях советской России развитие словообразовательных и синтаксических возможностей трех основных лексем (тюркского происхождения) получило название многоэтажного мата, но получило его уже в идеологизированном прагматичном контексте, который мы называем для себя матом номенклатурным (3). Основными же отличиями традиционного и современного будут:
1) сферы употребления;
при этом для первого это будут народные игрища (хороводы, посиделки, ритуальные игры, загадывание загадок) и ристалища (кулачные, петушиные, гусиные бои, взятие снежных городов, скачки на конях, катания и качания, состязания-перепевы и ритуальная перебранка), а также свадьба и родины, ухаживание и сватовство, обрядность опахиваний и помочей, коллективных страдных работ и пиров и др. (как сферы бытования фольклора, мифологическое национальное самоощущение);
для второго же это будут, соответственно, - нищий и неустроенный быт (семья, коммунальная квартира, заводское общежитие, жилищный кооператив, вынужденное участие в общественных организациях - план мероприятий и коллективные формы отдыха), монотонный, утомительный и выматывающий своей бессмысленностью и непродуктивностью труд (производство, сельское хозяйство - колхоз или совхоз, бытовое обслуживание, общественное питание и т.п.), маргинальные среды (криминогенный район, тюремно-лагерная зона заключения, принудительные милитаризация обучения и идеологизация воспитания и проч.), а также любые формы тоталитарного насилия (понуждения, унижения, уничтожения, карания);
2) функции словоупотребления;
в первом случае - ритуальное стимулирование и затем симулирование (креативного и продуктивного, т.е. обеспечивающего продолжение рода, его мужскую силу и продуктивность, эффективность всех видов работ - земледелия, скотоводства, охоты, рыбной ловли, а также войны), в том числе - ритуальная деструкция мужской силы несвоего рода (что так же значимо в контексте свадьбы - как освоения женского пространства несвоего рода); при этом важным элементом ритуальных действий является их демонстративность и публичность (на определенных, предусмотренных обычаем, этапах); при этом традиционно демонстрируется креативная сила (она же деструктивная) как потенциальное доминирование над силой другого рода (над мужской, в том числе и над мужской в женском, невестином); лексические средства, используемые для ритуальных угроз, сами по себе не имеют деструктивной окраски и даже, в основном, нейтральны: исключение составляют только бранные - опять-таки ритуально - обращения к противнику (сопернику), а также откровенное называние - органов и процесса, которые так же, однако, чаще называются семантически идентичными, но качественно иными фольклорными метазнаками (из области приготовления пищи, изготовления материи и одежды, охоты на пушного зверя, обработки пашни и т.п.); в этом случае между силой и насилием нет полного знака равенства, и тем более не являются синонимичными брать силою и изнасиловать (как это станет затем, в деструктивном языке деклассированных представителей российского общества и в деструктивном языке тоталитарных структур);
во втором случае - демонстративно грубая и бессмысленная брань как орудие и средство любой формы насилия (индивидуального, общественного, государственного), имеющая целью всемерное подчинение, подавление, унижение, уничтожение - моральное, с последующим физическим (как вполне вероятное, возможное и допустимое) любого более слабого или зависимого, т.е. обесценивание и обезличивание человеческой личности (в человеческую массу и даже просто в массы, безразлично чего - демонстрантов, рабочих, тружеников села, врагов народа, политзаключенных, политработников, членов партии или профсоюзов); в контексте уголовной субкультуры (криминальных сред, а также мест массового заключения и лишения свободы), а также в контексте уголовного сознания, подчиняющего себе все сферы деятельности при тоталитарном режиме;  при этом демонстрируется власть силы - политической и физической, реальной или воображаемой, сиюминутной либо проецированной в будущее, а тем самым - устрашающей и пугающей (а точнее будет сказать - запугивающей); лексика и актуализирующие ее выражения становятся деструктивными, демонстративно и бессмысленно агрессивными, т.е. подчеркнуто грубыми, вульгарными, бранными, непристойными; здесь, напротив: сила = насилие и даже = изнасилование (физическое и физиологическое, нравственное и идеологическое);
3) интенции словоупотребления;
в первом случае - речевая ритуальная манифестация мужской силы (способности к успешному продолжению своего рода) - сексуальной и эротической, т.е. силы креативной и деструктивной (в отношении женского - как пространства и силы - иного рода, в первую очередь невестиного, а также в отношении мужского иного рода, которое нужно освоить, подчинив его себе и завладев его родовою силой, сексуальной и креативной, т.е. силой мужчин);
во втором случае - речевые садистские манифестации власти и привилегий, а точнее так называемого беспредела (административного, партийного, правового, социального, уголовного или же просто железного кулака, т.е. силовых приемов); при этом мы, как правило, имеем дело с ложными манифестациями мужской силы (половой и физической, а следовательно и преувеличенной сексуальной потенции и преувеличенной половой потребности, - как средства подавления другой личности и самоутверждения за счет жертвы насилия).
Прежде чем перейти ко второй группе обсценной лексики - лексической группе номенклатурный мат, следует остановиться на таком специфическом (в лингвистическом отношении) явлении как современные словари русского мата,12 которые, независимо от имен их составителей и особенностей организации материала, а также самих словарных статей, рассмотрим как некое единое явление - с точки зрения соотнесенности языкового материала с той его частью, которая традиционно называется матом.
В советский период становится очевидна тенденция к расширению лексического фонда мата, воспринимающегося и функционирующего теперь уже исключительно как негативно экспрессивная и бранная лексика (единицы которой следует сопровождать в словарной статье пометами грубое или вульгарное), - к расширению за счет лексем общеупотребительных, просторечных, ранее считавшихся нейтральными, а также за счет эротической символики (фольклорной) и вкладывания непристойного смысла в общеизвестные словосочетания, выражения, даже во фразеологию - как следствие проникновения уголовного сознания во все сферы человеческой жизни (навязываемое становится постепенно сущностным).
Итак, современные словари русского мата теперь состоят из следующих лексических подразделов:
1) три неизменные единицы условно тюркского происхождения (фаллическое, вагинальное, коитальное - хотя вторая из них будет, скорее, славянского происхождения) + множественные словообразования (префиксальные, суффиксальные и др.) и словосочетания (с этими единицами - первичными и вторичными); это и будет собственно - лексический фонд русского мата;
2) лексема блядь, со значительно расширившимся кругом ее словообразовательных и словосочетательных возможностей; это будет пограничный лексический фонд (по отношению к русскому мату);
3) знакомые лексемы муде и манда + лексемы хер и гондон, как искажение французского названия презерватива (причем первые употребляются теперь вместо мата, т.е. тюркских слов, обозначающих половое мужское и женское, и употребляются при этом как пассивное вместо активного; вторые же так же употребляются вместо мужского, однако как отсутствие его или непригодность к употреблению); это также - пограничный лексический фонд (по отношению к русскому мату); сюда же могут примыкать лексемы, называющие части половых органов (мужских, женских) и не являющиеся - ни по своей сути, ни по происхождению, ни по обычному употреблению - матом;
4) лексемы рот (в общеупотребительном значении) и жопа (как вульгарный эквивалент общеупотребительной лексемы зад, с ее вариантами - задница, ягодицы), однако употребляемые как заместители вагинального (т.е. как объект сексуального контакта-насилия); это будет уже вторичный пограничный лексический фонд (по отношению к русскому мату); сюда же примыкают слова, называющие разные виды испражнений (процесс и продукт), а также испускание кишечных газов, отрыжку, рвоту (как заместительные виды проявления мужского или женского, но противоположное сексуальным);
5) множественные и самые разнообразные по источнику заимствования, оформленности, словообразовательным возможностям и прочему аналоги и заместители лексем мата - номинации фаллического, вагинального, коитального (в том числе и заместители лексем из условно пограничных лексических фондов - большей частью называющие процесс и продукт испускания газов, заимствованные из просторечия, широко отраженного, в частности, в словаре Вл. Даля).
При этом среди глаголов этих словарных фондов можно выделить три группы:
1) непосредственно называющие половой акт (процесс или же его моменты), причем половой акт деструктивного и насильственного характера, отчего он, в частности, представлен в словаре периодически как процесс насильственного изымания плода (из женской утробы, т.е. как процесс аборта);
2) непосредственно называющие естественные физиологические отправления (испражнение или же выделение мочи);
3) непосредственно называющие нежелательные физиологические отправления (в основном - испускание кишечных газов, реже - процесс рвоты, отрыжки).
Все глаголы (и отглагольные словообразования) используются, в первую очередь, применительно к человеку, к его сексуальным и физиологическим проявлениям - реальным или воображаемым, подозреваемым, провоцируемым. Собственно матом при этом являются лишь словообразовательные формы и синтаксические конструкции лишь единственного глагола, тюркского происхождения. Любое из них является по окраске крайне грубым, а по употреблению крайне вульгарным. Условно примыкают к ним словообразования от славянской формы Еть, или Ети.
Остальные лексемы этих трех групп, независимо от их бытования, эмоциональной окраски и стилистических характеристик, отнесены к фонду мата неоправданно и ошибочно. Так же, как и общеупотребительные лексемы, типа Совокуплять(ся), Сношать(ся), толкование которых в словарях периодически составляется при помощи нецензурных лексем и выражений самого же русского мата (например, приведем три типичные словарные статьи из словаря профессора Т. В. Ахметовой: 13 "Махать - ебать."; "Помазок - хуй."; "Цирк - групповая ебля."), что не делает их самих, тем не менее, подобными лексемам мата. Так же ошибочно отнесены в этот разряд и эвфемизмы, или - по нашему определению - заместительные лексемы, типа Пилить(ся), Трахать(ся), которые часто выступают в просторечии также как заменители мата (им, последним, при этом ни в коей степени - в языковом отношении - не являясь). К мату же составители словарей неправомерно относят и различные по окраске и сфере употребления просторечные, а также жаргонные слова, не являющиеся не только матом, но даже обсценной лексикой как таковой и называющие соответственно:
1) результат полового акта (плод в материнской утробе; новорожденный младенец или вообще ребенок как дитя женщины - подразумевается проститутки; результат выкидыша или аборта, в том числе и неудавшегося - как ребенок, все-таки родившийся на свет; а также сперма или смазка);
2) результат калоизвержения или мочеиспускания (кал или моча, а также их неприятные запахи);
3) результат испускания кишечных газов, а также рвоты и отрыжки от изжоги (вонь, неприличные звуки, блевотина, икание, отрыгивание).
Другие же лексемы словарных фондов данной разновидности - прежде всего, существительные и прилагательные, но также причастия и иногда наречия, - представляют так же три группы:
1) называющие и указывающие половые органы, мужские и женские, - как объекты полового насилия и как средства удовлетворения половой потребности, в том числе - их составные части и заместители (полового органа сексуального объекта и(ли) объекта насилия): Гондон или Резина, Палец, Дыр(к)а, Мочалка или Минжа, Градусник, Жопа или Менжа, Рот или Варежка, Дилда, последнее - искусственный член, вибратор, и т.п., изредка их продукты - сперму, смазку; менструационную кровь и другие); при этом матом являются лишь образования от двух лексем условно тюркского происхождения (называющих половые органы мужской и женский). А также к его непосредственным единицам традиционно примыкают словообразования от славянских лексем Муде, Манда и - теоретически, т.е. как наиболее грубая и явная форма заменителя мата - Хер;
2) называющие и указывающие женщину-проститутку (но "проститутку" - исключительно с точки зрения говорящего, или носителей мата как явления маргинального и субкультурного), т.е. называющие и указывающие реальный или потенциальный объект полового насилия;
3) называющие и указывающие гомосексуалиста (мужчину-проститутку или женщину-лесбиянку, иногда импотента или же онаниста, но опять-таки с точки зрения говорящего, носителей мата), т.е. называющие и указывающие реальный или потенциальный объект полового насилия; при этом, для второй и третьей групп, собственно матом будут являться только лексемы, образованные от глагола тюркского происхождения и условно, т.е. по сложившейся традиции, - от существительного Блядь.
Однако туда, в эти группы, так же, как, впрочем, и в первую, составителями неправомерно или ошибочно заносятся многочисленные эмоционально (сильно) окрашенные, грубые и вульгарные лексемы бранного характера. Многие из них при этом даже не являются реальными заместителями мата, например: Шалава или Шлёндра, Говномес или Педал, Ковырялка или Кобел, Жмура или Транда, Членовоз(ка) или Матюгальник (последние два как в прямых, так и в переносных значениях).
Для характеристики словарных описываемых фондов (современных) значимы также следующие определяющие признаки:
1) Большинство лексем и выражений современного разговорного мата (как явления в русском языке маргинального, однако на данном этапе бытования почти что общеупотребительного и существенно отличающегося от прежней его формы, которую знали, к примеру, фольклор, древнерусская литература, просторечие начала ХХ столетия) носит ярко выраженный деструктивный характер. Эта деструкция, или деструктивная тенденция, субъекта речи в отношении к субъекту или же субъектам речи и является реализациями садистских тенденций - как тоталитарной системы в целом, так и собственно объектов речи, поскольку говорящий (как продукт насилия не только сексуального и бытового, но также социального, политического и экономического) выражает свои мысли и чувства на этом языке деструкции. И такие его высказывания, по сути своей, являются в его индивидуальной речи садистскими манифестациями насилия (полового, морального и физического).
2) Лексемы, называющие половой акт и половой объект (орган, женщину, мужчину, части его и т.п.), поставлены в словарях в оппозицию активный / пассивный (однако всегда - с точки зрения говорящего).
3) Для лексем, называющих гомосексуальный объект значимыми оказываются следующие оппозиции: насилуемый / насилующий, пассивный / активный (гомосексуалист, лесбиянка). Здесь же, для группы жертва сексуального насилия, будут актуализированы оппозиции: битый (вообще) / избитый (сейчас или раньше), неполноценный (например, дебил) / сделанный неполноценным (изнасилованный, насильно опущенный), недоносок (т.е. преждевременно родившийся, выкидыш) / аборт как продукт аборта и сам абортированный (т.е. насильственно выковырянный, а потому ненормальный).
Итак, в словарях современного мата мы наблюдаем следующее семантическое - функциональное и интенциональное - смещение:
1. В этом деструктивном языке как специфическом явлении деклассированной субкультуры (независимо от расслоения последней, т.е. от уровня бытования в различных субкультурных средах) лексемы и выражения, называющие половой акт, будут всегда предполагать и подразумевать акт насильственный и акт деструкции (моральной, физической, физиологической), т.е. акт насилия (над сексуальным объектом - как объектом унижения) и акт изнасилования (объекта полового, или неполового, контакта как объекта деструкции - путем полового акта, либо иного вида унижений - воспринимаемых личностью, совершающей насильственные действия, аналогично деструктивному половому акту - с жертвой насилия).
2. Соответственно, и сексуальный объект будет восприниматься - как субъектом, так и объектом речи - как объект насилия (и объект изнасилования), т.е. как объект деструкции (путем полового контакта либо контакта аналогичного последнему - по ощущениям субъекта насилия, поскольку последнего всегда возбуждают и факт насилия, т.е. полная зависимость и беспомощность жертвы, и акт насилия, т.е. ее физические и духовные мучения, и процесс насилия, т.е. возможность показать себя - свою власть, физическую и иерархическую силу над объектом деструкции).
Тем самым, это уже будет не словесное состязание равных по силе соперников (воинов, женихов, вождей, спорящих о чем-либо сильных мужчин - равных по силе, равных по праву и стремящихся доказать - в брани или же на поле брани, а по сути оборонить - свое преимущество, правоту и право, перед другими, такими же, как это и предполагала некогда народная традиция). Теперь это уже бытует как брань унизительная и унижающая - своей бессмысленностью, циничностью, грубой вульгарностью, которыми субъект речи демонстративно бравирует перед субъектом - всегда более слабым, зависимым и всемерно униженным (в силу своего слабого пола, юного возраста, фактической подчиненности, например, по службе, иному воспитанию и образованию, наконец в силу своего происхождения, национальности, экономической бесправности, социальной незащищенности).
В этом случае брань ( также собственно мат) дает субъекту речи мнимое преимущество над другими, является ситуативной манифестацией силы и власти над иной личностью (нередко при реальном их отсутствии). А также является лже-манифестацией преувеличенной сексуальной силы и половой потенции (а также потребностей) говорящего - как компенсация их реального - в той или иной мере - отсутствия (в силу социальной и политической шаткости собственного положения - в любой момент сам может оказаться жертвой насилия других, рядом и выше стоящих, в силу невозможности творческой самореализации как личности - что ни для кого не возможно в условиях тоталитаризма).
Напомним, в частности, что мат, о чем мы писали в начале статьи, наиболее часто и активно используется в речи подростками в период полового созревания, юношами, не имеющими полового опыта или имевшими неудачный опыт и потому не уверенными в собственной сексуальной привлекательности и в своей потенции, т.е. в возможности удовлетворить желания женщины-партнерши, а также алкоголиками, наркоманами и другими (как компенсация сниженной половой потребности и способности, а так же в частности - в преклонном возрасте, при извращенных наклонностях и т.п.).
В результате, лексика собственно мата теперь уже составляет в речи русскоязычного населения незначительную, но весьма активную и продуктивную часть специфического садического языка тоталитарного государства14 (термин A. Chervinsky), т.е. становится вербальной манифестацией социальной нищеты и правовой дискриминации различных слоев населения России советского периода. Этот язык выражает ролевые отношения субъект насилия (мучитель, насильник, садист, палач) - объект насилия (жертва, личность деклассированная, человек пораженный в правах, или пораженец, - социально униженный, арестант - заключенный, истязаемый, уничтожаемый).15
Однако роль субъект насилия (мучитель, садист, палач) в условиях советской тоталитарности нередко совпадает, либо естественно совмещается и идентифицируется, с такими ролевыми фигурами, активно использующих в своей повседневной речи мат, как:
1) субъект государственной власти, или любой представитель номенклатуры - разветвленных должностных списков и привилегий, каждая единица которых - и кандидатура, соответственно претендующая на это место, - утверждается вышестоящими и партийными (таким субъектом являются: начальник, руководитель, администратор, бригадир, прораб и т.д., т.е. тот, кто стоит выше на иерархической лестнице и потому вправе указывать тем, кто находится ниже);
2) субъект идеологического насилия, связанное при этом с такими понятиями как коммунистическое, (одно)партийное, коллективистское - последнее представляет собой некий искусственный гибрид коллективной воли и общественного мнения, т.е. организованную верхами форму прессинга снизу (таким субъектом являются: Генеральный Секретарь и само ЦК КПСС, съезд или партконференция, обкомы и райкомы, профсоюз или комсомол, секретари организаций, ячеек, трудовых коллективов и прочих, любой идеологически зрелый и выдержанный член коллектива или карьерист, прикрывающийся партбилетом, как мандатом своего - иерархического - превосходства над другими, красной книжечки не имеющими, а потому и вседозволенности);
3) субъект государственного насилия, т.е. осуществляющий, или осуществляющие, надзор за тоталитарным порядком и распорядком в насильственно ограниченной - как территориально, так и в правовом отношении - зоне социалистического лагеря (таким субъектом являются: правоохранительные и карательные органы, армия и милиция, народные дружинники и оперотряды, судопроизводство и исправительно-трудовые колонии, т.е. система так называемых лагерей, изначально, в 20-е годы, откровенно называвшихся концентрационными, и любой из работников этой разветвленной и хорошо отлаженной машины насилия - от рядового охранника, ВОХРа, до следователя ГПУ и т.п.).
Очевидно следует выделить еще две группы, а точнее - подгруппы, т.к. и первая и вторая, в той или иной мере, представлены в каждой из трех перечисленных выше:
а) реальный субъект насилия, т.е. обладающий действительной властью - или частью власти и административной силы, - которою может воспользоваться во вред другому или другим, по собственному усмотрению либо с чьего-то согласия (таким субъектом являются: любой непосредственный мелкий руководитель, милиционер, охранник, стукач (доноситель), провокатор (в производственном коллективе), активист или организатор - партийный, профсоюзный, общественник или лидер, а также любой сосед или знакомый - добровольно или по принуждению взявший на себя какие-либо из перечисленных функций);
б) воображаемый субъект насилия, т.е. не обладающий реальной властью и возможностями причинить существенный ущерб иной личности, однако желающий представляться - в глазах последней - именно таковым, всемогущим и потому опасным, или же представляющийся таковым этой иерархически приниженной личности - вследствие каких-либо обстоятельств или даже ошибочных ее представлений, страхов, иллюзий и т.п. (таким субъектом являются: те же, но уже, к примеру, в роли шантажиста, взяточника, хорошего человека или, как его еще называют, нужного человечка - навязчиво (и отнюдь не бескорыстно) предлагающего свою "помощь" и "ненавязчиво" угрожающего при этом нежелательными последствиями - в случае отказа от нее; а также это - свой человек в какой-либо нужной объекту сфере - административной, предпринимательской, медицинской, правоохранительной, либо напротив - рэкетир, вымогатель и киллер, потрошитель).
Именно в этих сферах - реально или мнимо относящихся к кругам номенклатурным, и получает наибольшее распространение современный мат, а также его заместители (или заменители). И применение его здесь носит своеобразно "творческий" характер, более того - становится универсальным. Срастаясь с языком и специфическим жаргоном номенклатуры, русский мат изменяется не только количественно, т.е. по составу лексическому и синтаксическому, но и качественно, т.е. семантически и по своему функциональному употреблению. Поэтому мы может говорить уже о целой системе номенклатурного мата (откровенно грубого и вульгарного, либо же завуалированного заместительными лексемами и выражениями) - как о системе активного словаря тоталитарного прессинга.
Причем целью его уже не является собственно брань - последняя оказывается семантически безликим и довольно пассивным фоном, слегка прикрывающим или затемняющим смысл и мотивировку конкретного высказывания, всегда - в определенной обстановке и при данных обстоятельствах. Словарь этот имеет собственную - и весьма четкую - структуру, собственную специфику и интенцию словоупотребления (номенклатурная иерархия и административный прессинг). И этот вопрос требует отдельного исследования, а материал - научного описания.
Обратим снимание на то, что в этих же сферах любой субъект мата (лицо, сознательно унижающее и уничтожающее личность другого направленным потоком обсценной лексики) в любой момент предполагаемых тоталитарной моделью действительности административно-коммуникативных отношений может оказаться на месте жертвы, объекта мата и направленного потока обсценной лексики. - если, конечно, субъект мата иерархически окажется над ним и будет занимать по отношению к нему, субъекту унижения и уничтожения посредством обсценной лексики, вышестоящее положение, руководящую должность и позицию. Тогда происходит, как бы, смена ролей: субъект насилия становится жертвой другого субъекта насилия, более сильного и влиятельного.
В заключение данной статьи позволим сделать себе также следующий вывод: словари современного мата отражают, как это ни парадоксально, прежде всего фонд номенклатурного мата. Видимо, потому, что будучи долгие десятилетия темой закрытой и неофициальной в среде советских лингвистов, мат как материал исследования предполагал к себе специальный допуск: кандидатура исследователя должна была быть утверждена и проверена - в рамках все той же партийно-кэгэбэшной системы, иначе сам сбор бы подобного материала, как и материала тюремно-лагерного жаргона, был бы приравнен к антисоветской деятельности.
Тем самым, само официальное разрешение подобного научного интереса должно было свидетельствовать о принадлежности заинтересованного исследователя к высшим кругам - как научным, так и номенклатурным, и о наличии надежной поддержки, что на современном жаргоне называется иметь крышу (в высших кругах не только научных и партийных, но и органов госбезопасности) - для легализации темы. Отсюда и специфическая выборка словарных материалов: записывались они прежде всего от носителей номенклатурного мата и толковались лексемы и выражения - с позиций именно номенклатурного мата.16
Поэтому в словари составляет в немалой их части фонд заместительной лексики (мы их характеризуем как некие "матозаменители"), которая активно используется в кругах номенклатуры, с одной стороны, как приличный и цензурный (допустимый в печати) эквивалент общеизвестных единиц мата, с другой же - функционально применяется и семантически насыщается исключительно как мат. В контексте фондов собственно мата подобного жесткого соответствия никогда не наблюдалось и оно противоречит самой русскоязычной культуре (семантических переносов, словоупотребления, словосочетаемости и даже синтаксису - примером чего является бессмысленное засорение современной разговорной речи и опять-таки функционально и семантически обессмысленные громоздкие конструкции так называемого - в номенклатурном жаргоне пятиэтажного мата; при этом пяти-, очевидно, первоначально ассоциировавшееся с пятилеткой (ударным трудом), постепенно было вытеснено многоэтажным, как бесконечно нагромождаемым одно на другое ( в соотнесенность с исконно русским глаголом Еть - в прямом значении, на уровне физиологическом, и в переносном, на уровне вербальном).
В результате само языковое понятие мат оказалось весьма размытым, а включение в состав словарей многих слов и выражений, пусть просторечных или даже вульгарных, но из лексики разговорной и даже нередко общеупотребительной, неправомерным. В то же время анализ материалов тех же словарей и исторического развития фондов русского мата как языкового явления сделал очевидной необходимость не только качественно иного подхода к исследованию этой части вульгаризмов русского языка, но также составление специального словаря номенклатурного мата, активного словаря тоталитарного прессинга.

Примечания:

1 Плуцер-Сарно, 2001: Плуцер-Сарно А. Большой словарь мата, т. 1, Санкт-Петербург, 2001.
2 Фамилия героя этих анекдотов указывает, с одной стороны, на его неуемную страсть к лошадям, военным маневрам и скачкам, с другой же - на то, что он любит от души поржать (т.е. посмеяться над собственной скабрезностью и над неловким положением, в которое он ставит тем самым своего собеседника и особенно собеседниц).
3 В русской традиции эти анекдоты считаются похабными. Они, как говорится, из тех, за которые бьют по морде (если, соответственно, они рассказываются кем-то из мужчин в присутствии дам).
4 Нецензурная брань, все чаще звучащая в речи представительниц некогда прекрасного пола не зависимо от их возрастного и образовательного ценза, в свою очередь, свидетельствует об изменениях в современном мире ролевых отношений между полами. Женщины сознательно или вынужденно принимают на себя мужскую социальную роль: это они становятся кормильцем семьи, шефом фирмы, работником тяжелого физического труда, выдерживают жесткую конкуренцию, имеют тяжелую мужскую руку. И расплачиваются за такую эмансипацию и так называемое равенство полов отказом от женственности - в поведении, речи, одежде, а также в работе, семье.
5 Афанасьев А. Н. Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки…, Москва, 1997. См. также: Ошчуков Н. Е. Заветные сказки, Москва, 1996.
6 См. научные издания серии Русская потаенная литература, в частности: Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова, Москва, 1992; Под именем Баркова. Эротическая поэзия ХVIII - начала ХХ века, Москва, 1992; Стихи не для дам. Русская нецензурная поэзия второй половины ХIХ века, Москва, 1992.
7 Эти тексты довольно полно представлены и откомментированы в следующем научном издании: Русский эротический фольклор. Песни. Обряды и обрядовый фольклор. Народный театр. Завоворы. Загадки. Частушки, Москва, 1995.
8 В двух формах - исконно русской Еть и грубого просторечного ее синонима, считаемого нередко за лексему тюркского происхождения, что, однако, на наш взгляд, может подвергаться некоторому сомнению.
9 Эротическая и скатологическая лексика в рукописи А. Н. Афанасьева "" Народные русские сказки не для печати." [В:] Афанасьев А.Н. Там же, с. 725-730.
10 Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки, Ленинград, 1986.
11 Как видим, сатирический трактат Сальвадора Дали о способах испускания газов, можно сказать, помимо очевидного эпатажа, содержит в своей основе глубоко уходящие в европейскую народную смеховую культуру корни и опирается тем самым на представления мифологические.
12 См. как наиболее полный список подобных изданий: Библиография словарей, содержащих обсценную лексику... [В:] Плуцер-Сарно А. Большой словарь мата, т. 1,  Санкт-Петербург, 2001, с. 386-387.
13 Ахметова Т. В. Русский мат. Толковый словарь, Москва, 1997. Публикация этого словаря, первого в России, была своеобразным лексикографическим событием. Однако, сама личность Ахметовой, на наш взгляд не только мифическая, поскольку об ее первой защите, с упоминанием ее собственных имени-отчества, а также регалий ее же номенклатурного папаши, мы слышали задолго до выхода в свет первого издания словаря мата. В то же время, весьма похоже на то, что данный словарь составлялся автором-мужчиной, т.к., с позволения сказать, описание лексем дается в нем по-мужски и не по-лингвистически. По нашим сведениям, словарь Ахметовой и последующие его переиздания стали публикацией материала, собранного ею в процессе работы над кандидатской диссертацией на ту же тему. Защита по данной теме, не имевшая еще себе до того аналогов в российском языкознании, насколько нам известно было из устных источников того времени, состоялась при М. С. Горбачеве. Но проходила она как защита закрытая, на которой не могли присутствовать посторонние лица и на которую должно было быть специальное разрешение органов цензуры, т.е. той же госбезопасности. Однако А. Плуцер-Сарно, автор серьезного издания 1-го тома Большого словаря мата, с полной ответственностью утверждает, что Т. Ахметова - это псевдоним П. Алешкина, члена Союза писателей России и журналиста. [Плуцер-Сарно, 2001, 1: 58-66] Нельзя не согласиться и с тем критическим замечанием лингвиста, что в данном издании лингвистически научного описания лексем-вульгаризмов не дается. Кстати сказать, Плуцер-Сарно рассматривает в теоретической части своей работы также ряд случаев плагиата при издании других подобных словарей - в Москве, 1993 (перепечатка словаря А. Флегона, Лондон, 1973); словари А. Волкова в Минске, и Н. Кабанова в Риге, оба в 1992 году (перепечатка словаря Д. Друммонда и Г. Перкинса, 1987). [Там же: 68-70]
14 Червински А. Садический язык тоталитарного государства: лексический состав и специфика словоупотребления. // SLAVICA QUINQUEECCLESIENSIA IV. 1998. Linguistica. Translatologia. Cutura. - Pеcs, 1998, s. 243-256.
15 Chervinsky A., Nadel-Czerwinska M. Íîěĺíęëŕňóđíűé ćŕđăîí: äčŕëîă ń подчиненным. // Studia i Szkice Slawistyczne - 5. Dialog w literaturach i językach słowiańskich. T. 2. Językoznawstwo. Opole, 2003, s. 47-56.
16 И это, на наш взгляд, отдельный предмет для лингвистического исследования.